Лев Стекольников - Необыкновенный махаон

— Стесняется, — сказал Алеша.

— Нет, — ответил я, — просто зимою бабочки не питаются. При низкой температуре у насекомых прекращаются все жизненные процессы.

Такое состояние называется: анабиоз.

Так мы и улеглись спать, оставив крушинницу бродящей среди посуды.

Утром бабочка исчезла, но к ночи, когда мы вернулись с работы и вновь раскалили печь, она опять деловито ползала по столу. Пила ли она? Не знаю. Как заметить убыль в капле воды?

— Хитрая, — говорил Алеша:-Днем-то, когда холодно, она спит, а как тепло станет, то гулять выходит.

— А где ж она спит? — спросил я.

— Под лавкой. Разве вы не заметили, что она оттуда вылезает?

Скоро мы привыкли к нашей крылатой знакомой, которая скрашивала нам зимние вечера, напоминая своим видом о весне, о цветах.

Мы даже имя ей дали — Катенька.

Только, бывало, сядем ужинать, а уж Катенька тут как тут. Сядет на перевернутую миску и вдруг широко раскинет свои угловатые, светлые крылья. И сразу в нашей «ветхой лачужке» веселее станет.

Но порою, особенно когда за стеной выла метель, бабочка не показывалась из своего убежища. Должно быть, она чуяла плохую погоду. Разглядели и изучили мы нашу крушинницу до мелочей. Так, мы заметили, что один из толстых розовых усов Катеньки чем-то поврежден, искривлен. Да что говорить! Из дюжины крушинниц мы бы безошибочно узнали нашу бабочку.

В конце февраля, окончив работу, мы покинули избушку, на берегу озера. И как же нам было жалко расставаться с нашей Катенькой!

Около двадцати лет назад довелось мне работать на Дальнем Востоке. Участок, который надо было снять на карту, оказался очень интересным. Тут были и острые сопки, поросшие дубняком, и широкие болота-мари, которые летом щетинились вейником выше человеческого роста, и участки нетронутого леса, где рядом росли могучие кедры и длиннорукие лиственницы с прозрачными ясенями и тенистыми кленами; где рябчики свистели в зарослях орешника, переплетенного диким виноградом.

Здесь сохранилось много животных и растений далекого прошлого.

В середине лета наша палатка стояла на берегу реки Сельгон, вдоль которой цветущие луговины чередовались с болотами и рощами. В отряде было трое рабочих. Жил я с ними дружно. Они скоро заметили, что «товарищ техник», как они меня называли, кроме составления карты, интересуется природой края.

Часто у вечернего костра завязывались беседы о зверях и птицах, о деревьях и травах. Не было дня, чтобы рабочие не приносили мне какой-нибудь диковинки…

Однажды, проверяя на карте высоты, сидел я в душной палатке. Вдруг раздался голос нашего охотника — Ковалева:

— Товарищ техник! Товарищ техник!

Я выскочил наружу.

Ковалев бежал ко мне по высокой траве. В левой руке он нес ружье, а в правой держал огромную бабочку, которую я сперва принял за синюю птицу — зимородка.

Осторожно взял я редкостный подарок.

— Ну, Ковалев!.. Вот спасибо!.. Да как же это ты сумел?

Уже несколько раз пытался я ее изловить — и все напрасно. Летает она высоко и быстро, как ласточка.

— Да, посчастливилось мне! — отвечал Ковалев, широко улыбаясь. — Стоял возле куста черемухи. Вдруг вижу — летит! Недолго думая, шапку с головы — да в нее. И так удачно: бабочка упала в траву и лежит. Оглушил ее, должно быть…

Я еще раз сердечно поблагодарил Ковалева и, отложив карту, занялся махаоном.

Неожиданное приобретение заставило меня задуматься.

Вспомнилось мне, как перед отъездом в экспедицию я побывал в Зоологическом музее Академии наук.

Долго стоял перед витринами животного мира Уссурийского края. Великолепный мааков махаон был там далеко не свеж и неряшливо расправлен.

Тогда же решил привезти из экспедиции совершенно свежую бабочку и подарить ее музею…

И вот мааков махаон в моих руках. Надо сохранить его, до Ленинграда.

Но как это сделать?

Еще три месяца придется странствовать в тайге. Бабочку надо расправить, высушить, поместить в коробку, а я оставил на базе расправилку и энтомологические булавки… Да и как ее носить по тайге все лето? Что от нее останется?

Может быть, отпустить ее?

Нет, об этом и думать не стоит!