Жан-Франсуа Солнон - Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов

Как и муж, Александра не одобряла эту победу, пусть и частичную, (во всеобщем избирательном праве было отказано) либеральной части общества. Витте стал для нее злым гением. Она обвиняла его в том, что он вырвал у Николая непомерные послабления, что он неверен государю, стремился к самым высоким прерогативам в ущерб царю. Разве не его назначили председателем совета министров (первым премьером в русской истории) нового института, который Николаю учреждать не хотелось? Царице было невыносимо видеть, как Витте допустили к посту главы демократического правительства, как он сам назначал министров и был готов вступить с царем в противостояние. Александра зара зила мужа своей неприязнью: говоря о Витте, Николай уверял мать, что никогда еще не видел «такого хамелеона».

Царица проиграла, но жаждала взять реванш. Ей помог «Союз русского народа». Эта экстремистская организация правого толка стремилась вернуть, пусть ценой насилия, порядок в стране, балансирующей на грани гражданской войны. Шествия, на которых эти воинствующие фанатики размахивали портретами императорской семьи, вселяли в Александру надежду. Приверженность самодержавию и склонность к авторитарным мерам сделали их союзниками. По просьбе царицы делегации от «Союза русского народа» принимали при Дворе. Это составляло «несчастье России», говорил генерал Мосолов. И продолжал: «Я никогда не знал, кто устраивал эти приемы, но полагаю, что императрица участвовала в этом деле, пребывая в уверенности, что император не должен отступать от самодержавия» [279] Цит. по: Constantin de Grunwald, op. cit., p. 196. . Принимая с глазу на глаз тех, в ком он видел спасителей трона, Николай стал носить их знаки отличия и публично заявил: «Да будет же мне Союз русского народа надёжной опорой, служа для всех и во всем примером законности и порядка».

В октябре 1905 г. Николай согласился на учреждение конституционной монархии исключительно под давлением обстоятельств. Первая дума, созванная 27 апреля 1906 г., через два месяца указом императора была распущена; вторая просуществовала чуть более трех месяцев; и лишь третья, действовавшая по указке правительства, прожила все 5 лет, отведенные ей мандатом. Парламентская практика раздражала царя, неприязненно настроенного по отношению ко всему политическому представительству: «Когда же они замолчат? Когда же они замолчат?» Взбешенный Николай сомневался в верности собственных министров, даже тех, кого в наименьшей степени подозревал в либеральных идеях, и не находил себе места: «Господи, что же они медлят с роспуском этой Думы! Когда же им заткнут рот?» [280] Marc Ferro , op. cit., p. 132–153.

Императорская чета крепко держалась за свои убеждения, не желала слушать мудрые советы, верила тем, кто был готов непримиримо бороться за старый режим. Супруги все реже показывались в Санкт-Петербурге. Здоровье Александры пошло на спад: она быстро уставала, мучилась мигренями, сердечными спазмами, на лице пылал лихорадочный румянец. Она отказывалась от приемов, избегала праздников, вела себя тихо. Верно говорили, что в самые сложные моменты публичной жизни личная жизнь четы была сплошной мукой: состояние здоровья Алексея составляло предмет ее ежедневных тревог и причину непрерывных страданий.

Медики высказались категорично: болезнь царевича — неизлечима. Этот вердикт поверг Александру и Николая в отчаяние. К горю матери из-за больного ребенка у царицы примешивалось чувство вины: гемофилией страдали в ее роду, и именно она передала ее сыну. Как и муж, Александра боялась кризисов, каждый из них был очень тяжелым, мог стать смертельным, и они лишали Алексея возможности нормально жить. Помощи от медицины ждать не приходилось. Александре оставалось надеяться только на Бога. И в ожидании чуда она обратилась к мистике.

Ее характер, и без того малообщительный, стал совсем тяжелым. Один из приближенных, генерал Спиридонович, возглавлявший личную охрану царя, говорил, что «истерико-неврастения», которой страдала Александра, «явилась причиной преувеличенных симпатий и антипатий императрицы, причудливого характера ее образа мыслей и действий, религиозной экзальтации и веры в чудеса в целом» [281] Alexandre Spiridonovitch, Les Dernières Années de la cour de Tsarskoe Selo, Paris, Payot, 2 vol., 1928–1929, cite par Henri Troyat, op. cit., p. 1028. . Склонность к религиозной мечтательности, появившаяся в Александре после обращения в православие, принимала различные формы мистицизма, имевшего целью обретение заступника, «божьего пророка» или исцелителя, визионера, гипнотизера либо медиума. Еще до рождения Алексея она как-то прикипела душой сначала к экзальтированному священнику, а затем к чудотворцу, потчевавшему ее туманными предсказаниями. Когда стало известно о болезни царевича, мистицизм Александры деградировал, как выразился граф Витте, в своего рода «фанатизм, не сглаженный никакими проявлениями доброты и мягкости» [282] Constantin de Grunwald, op. cit., p. 80. . Вместо того чтобы полагаться на человеческое знание, Александра уповала на небо и самозваных целителей. Ее молитвы или молитвы «божьих людей» смогли бы — императрица была в этом уверена — исцелить Алексея. Будь у царицы здоровый ребенок, она не позволила бы возобладать над собой тому сомнительному мистицизму, который разносили опасные мистификаторы. Но сраженная состоянием Алексея, Александра видела спасение для сына только в их помощи.