Франсина-Доминик Лиштенан - Россия входит в Европу - Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Летом и зимой 1743 года Мардефельд, Дальон, Ла Шетарди и их неразлучные друзья Лесток, Брюммср, Воронцов, Трубецкой, Румянцев и Ушаков наслаждались своим придворным триумфом, невзирая на трения между Францией и Пруссией, связанные с вопросом о Силезии. Никогда еще взятки и подарки (в том числе роскошный портрет короля) не прибывали в таком количестве из Берлина; дело шло о признании захваченных территорий собственностью Пруссии и о подписании Бреславского договора. Письма, приходившие из Потсдама, показывали, как не терпится королю «покорить» русский двор: «раздувайте огонь против моих врагов или ложных друзей, куйте железо, пока горячо» {227} 227 Фридрих к Мардефельду, 20 августа 1743 г. //PC. В.II. S. 406–407. . Фридрих хотел подтолкнуть императрицу и ее кабинет «к тому состоянию, в каковом давно уже желал бы их видеть», иначе говоря, к оборонительному союзу. Однако эта благородная цель была неисполнима до тех пор, пока не будет низвергнут Бестужев; Мардефельду предписывалось очернить его «до такой степени, чтобы царица признала его врагом рода человеческого» {228} 228 Ла Шетарди к Амело, 12/23 апреля 1744 г. //Сб. РИО. Т. 105. С. 264. . В этом деле прусский посланник мог рассчитывать на помощь французов. Европейские дворы враждовали из-за политических целей и мирились ради государственных интересов; напротив, дипломаты делали ставку на собственные дружеские узы, исходили из соображений сугубо прагматических, порой даже действовали вразрез с официально провозглашенной политикой. В Петербурге эта придворная дипломатия приобретала неслыханный размах и заставляла посланников действовать более гибко и более человечно, больше полагаться на собственную интуицию.

Весной 1744 года удача, кажется, сопутствовала партии Мардефельда — Дальона, усиленной присутствием Ла Шетарди. Фридрих уже распределял роли: Корфа, представлявшего Россию в Стокгольме, следовало убрать; он слишком хорошо разбирался в положении дел на севере и доставил немало неприятностей французам во время переговоров в Або. Теперь он мог снова навредить посланникам союзных держав. Та же участь ожидала Гросса, русского посланника в Париже, и его берлинского коллегу Чернышева. «Чистку» посольств следовало провести одновременно с полным переустройством русского кабинета. Генералу Румянцеву была уготована должность канцлера, Воронцов, по молодости лет, мог претендовать не более чем на вице-канцлерство, генерал-прокурору Сената Трубецкому пришлось бы, согласно плану Фридриха, заняться иностранными делами. Переменчивый нрав прусского монарха заставлял его по-новому расставлять эти фигуры, в которых он видел просто-напросто марионеток; иной раз оказывалось, что Трубецкой чем-то «не угодил» королю, и его место занимал Воронцов {229} 229 Фридрих к Мардефельду, 19 мая 1744 г. //PC. В. III. S. 144–145. . Иными словами, Фридрих командовал русским двором — или полагал, что командует. Его послания, полные воодушевления и надежд, резко отличались от куда более сдержанных донесений Мардефельда. В Петербурге тем временем все шло, как прежде, во всяком случае, до расстановки министров по воле прусского короля было очень далеко. Фридрих, недоверчивый, когда события развивались не по его плану, счел необходимым ободрить своего посланника, который, невзирая на все свои придворные успехи, был настроен весьма мрачно. Дело в том, что Мардефельду внушали большие подозрения махинации англичан, австрийцев и саксонцев, у которых появился настоящий предводитель — посланник Георга II Тироули. Со временем стало ясно, что Мардефельд был совершенно прав.

Дело Ботты кончилось ничем. В пору, когда решался вопрос о подписании Берлинского договора, эта интрига могла побудить Россию официально согласиться с закреплением территории Силезии за Пруссией. Все зависело от того, как отнесется Мария-Терезия к своему посланнику, чье участие в заговоре против Елизаветы не было доказано. Французы и пруссаки действовали заодно, когда старались погубить Ботту и тем ускорить падение Бестужева, однако на отношения, какие следовало бы установить между двумя императрицами, и на сроки этой процедуры они смотрели по-разному. Дальон хотел еще сильнее рассорить двух соперниц, Мардефельд, напротив, желал их примирить и тем ускорить получение от царицы желанной подписи под договором. Расходились сообщники и во взглядах на дальнейшую судьбу Бестужева, который по-прежнему ведал иностранными делами. Лесток полагал, что следует пойти на хитрость: он посоветовал прусскому посланнику па время перестать видеть в вице-канцлере врага, вовлечь его в дипломатические переговоры, но при этом постоянно подчеркивать его добрые отношения с Австрией, «дабы не мог сей обманщик долее притворяться невинным». Дальон же и Ла Шетарди выступали категорически против какого бы то ни было участия русских в переговорах и поддерживали императрицу, которая не хотела подписывать никаких соглашений. Французы твердо рассчитывали на падение Бестужева и потому не были намерены «позволять ему плести козни, как прежде, и в конце концов расстроить все планы {230} 230 Дальон к д'Аржаисону, 3/14 июня 1746 г. // ААЕ.С. Russie. T. XLVIII. Fol. 296. . Как показали дальнейшие события, надежды эти не оправдались.