Франсина-Доминик Лиштенан - Россия входит в Европу - Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Узнав о подписании Бреславского договора, французы поняли, что бывший друг Фридрих их предал: теперь в Германии только они одни сражались с армией Марии-Терезии, избавившейся от своего злейшего врага. Ощутив прилив новых сил, австрийские войска отвоевали у Франции Богемию (декабрь 1742 года); Карлу VII пришлось бежать из его собственного курфюршества — Баварии (1743); в битве при Деттингене (июнь 1743 года) австрийцы наголову разбили армию Ноайя. Войска французского короля отступили к Рейну и покинули германский театр военных действий. Прежний союзник потерял в глазах Фридриха всякую привлекательность, однако прусский король все-таки не решался порвать с ним. Прусская армия рисковала очутиться в том же положении, что и армия Ноайя; расправившись с французами, австрийцы наверняка постарались бы лишить Фридриха его завоеваний. Людовик XV счел, что в германских делах Франции следует сохранять нейтралитет и предоставить германским народам «драться между собой и вырывать куски добычи друг у друга» {43} 43 Фридрих к Подевильсу, 25 августа 1743 г. //PC. В.П. S. 378. .

В этом-то и заключалась вся двусмысленность франко-прусских отношений: только государственный интерес мог заставить эти два народа с разной историей и разной верой действовать сообща. Решившись порвать с французами (доказательством чего служил Бреславский договор), Фридрих, однако, испугался, когда Франция оставила поле боя; французы, впрочем, все равно осуждали его за предательство. В этом роковом 1743 году обе стороны, и пруссаки, и французы, чувствовали себя обманутыми, но положение прусского короля было гораздо сложнее: в отличие от Людовика XV, Фридрих был очень далек от решения всех своих германских проблем. По собственной вине поссорившись с французами, он поставил сам себя в положение жертвы, навлек на себя всеобщую ненависть. Мучимый настоящей манией преследования, Фридрих постоянно размышлял о «великой вражде», которую якобы питали к нему в Версале. Прусский король ощущал себя зажатым в тиски: «с одной стороны Россия, с другой — Швеция, сделавшаяся еще более могущественной» благодаря политике Людовика XV, желавшего исключить Пруссию из числа главных европейских держав; хуже того, Фридрих чувствовал «известную зависимость» от Бурбонов {44} 44 Ле Шамбрье к Фридриху, 2 февраля 1743 г. //GStA. Rep. XI. Frankreich 89. Fasc. 129. Non fol. . Диалог с Францией расстроился, потому что обе заинтересованные стороны страдали от сходной изоляции, от той «взаимозависимости», которая установилась по вине Бель-Иля, а затем лишь усугубилась из-за противоречивой политики французских министров [13] Людовик XV решил даже использовать в своих интересах добрые отношения Фридриха с Вольтером; философ был послан в Берлин, дабы упрочить союз между двумя народами, в тот самый момент, когда официальные отношения двух держав окончательно испортились. См.: Mervaud Chr. Voltaire et Frédéric II. Genève: Oxford, 1985. P. 147. . Оставалось прибегнуть к помощи России, по-прежнему сохранявшей нейтралитет в отношении европейских дел; и Франция, и Пруссия могли обрести в ее лице либо союзницу, либо посредницу, либо врага.

Поэтому Фридрих в свой черед принялся завоевывать доверие дочери Петра Великого {45} 45 Фридрих к Подевильсу, 15 января 1743 г. //PC. В. II. S, 312. . В отсутствие Ла Шетарди в Петербурге на первое место выдвинулись англичане. После государственного переворота, возведшего на престол Елизавету, Георг II и его подданные вели в российской столице свою собственную игру: они избегали обсуждения военных вопросов, напоминали о трехвековых экономических связях Англии и России и постоянно подчеркивали выгоды, получаемые Россией от торговли с Англией {46} 46 См.: Lubimenko I. Les Relations commerciales et politiques de l'Angleterre avec la Russie avant Pierre le Grand. Paris, 1933. . Их заботило прежде всего сохранение морских путей на Севере; ради этого они шли на сближение с Петербургом — сближение, очень беспокоившее Францию {47} 47 См.: Мартенc Ф.Ф. Указ. соч. Т. IX (X). С. 114. . Кроме того, Лондон возобновил договор с Елизаветой об оборонительном союзе (1742). Видя все это, Фридрих решил для налаживания отношений с русской императрицей прибегнуть к помощи Георга II, доводившегося ему дядей; его не пугало даже то обстоятельство, что сближение с английским королем еще больше отдалит его от Версаля, где после смерти Флери восторжествовала старинная англофобия. Ла Шетарди в Петербурге заменил Дальон — мужлан, совершенно не нравившийся Елизавете, что ничуть не увеличило шансы Людовика XV преуспеть при русском дворе. Место оставалось свободным: заключив союз между Россией и Пруссией, двумя «юными», развивающимися нациями, Фридрих разрешил бы многие территориальные проблемы. Действовать следовало быстро, точно и умно. 30 августа философ из Сан-Су-си написал своему посланнику: «Пришла пора любви: Россия будет моей сегодня или никогда» {48} 48 Фридрих к Мардефельду, 30 августа 1743 г. //PC. В. II. S. 411. . Старый Мардефельд знал, что ему надлежит делать — с одной стороны, убеждать Елизавету в «естественной общности интересов» России и Пруссии, а с другой, «разжигать в представителях других дворов зависть и беспокойство по сему случаю» {49} 49 Ibid. S. 412. . Прусский король руководствовался принципом «разделяй и властвуй»; он стремился разжигать вражду между Францией и Англией, не позволять ни той, ни другой брать верх и, главное, «непрестанными трудами» упрочивать «узы, связующие Пруссию с Россией», с тем чтобы он, Фридрих, был почитаем в Петербурге «более всех прочих» и мог «распоряжаться там по своему усмотрению» {50} 50 Фридрих к Мардефельду, 20 октября 1744 г. //PC. В. IV. S. 306,411–412. . Фридрих пошел для достижения этой цели на некоторые уступки: в отличие от французского короля, он охотно признал за Елизаветой титул императрицы, а следовательно, и право старшинства русских дипломатов в Потсдаме. Амело пришел в отчаяние и немедленно возвратил Ла Шетарди в Петербург, дабы свести на нет политику «этих двух трусов, которые боятся друг друга» {51} 51 Амело к Ла Шетарди, 18 января 1744 г. //Сб. РИО.Т. 105. С. 165. . Диагноз был поставлен совершенно правильно: победитель битвы при Мольвице в самом деле страшился огромной славянской страны; от предков он унаследовал инстинктивный ужас перед русским нашествием. Елизавета же видела в прусском короле самого опасного из соседей: ее пугали и его поразительные военные успехи, и его дипломатическое непостоянство, позволявшее ему то становиться на сторону французов, связанных союзническими узами с Турцией и Швецией, то принимать сторону австрийцев, теснейшим образом связанных с Брауншвейгским домом.