Александр Стрыгин - Расплата

Маша расчесалась, скрутила косу в клубок на затылке и накинула легкий белый платок. Потянулась к оконцу, заглянула в осколок зеркала, поправила завиток у виска и кинулась собирать дорожную сумку.

На улице - светлее. Маша почти бегом поднялась на бугор и боязливо оглянулась: страшно уходить из дому в дальнюю дорогу.

Издали изба показалась чужой и убогой, а свекровь такой немощной, что жалостью сдавило сердце.

Терентьевна осенила Машу крестным знамением и, подняв фартук к глазам, скрылась за дверью.

Маша рывком поправила на плече мешок, перекинула связанные шнурком ботинки и быстро зашагала босыми ногами по прохладной пыльной дороге.

2

Иногда пройдешь версту, а мыслями в десяти местах побываешь, все горести и радости припомнишь...

Только нечего Маше припомнить, кроме забот. С детства в хлопотах да в нужде. Отец - самый бедный в селе батрак. Зато детьми бог не обидел: после Маши еще семерых родила ему Авдотья - низенькая, шустрая женщина с ярким румянцем на крутых, точно яблоки, щеках. В селе ее никто не называл иначе, как тетя Дуня, а отца - дядя Ефим, а то и просто Юшка. Смеялись: "У Юшки ни хлеба, ни подушки, а ребятишек - пол-избушки". Много разных шуток прикладывали - уж больно имя удобное, всякая насмешка липнет. Слабого всегда клюют. Но Юшка не только не обижался на прозвища, а и сам помогал - любитель прибауток.

Невысокий, слегка сутулый; редкая сивая бороденка, узкие хитрые глаза; два лаптя - из лыка - на ногах, третий лапоть - из тряпок - на голове, штаны из мешковины и старенькая рубашка с чужого плеча - вот и весь тут Ефим Олесин, распронаибеднейший бедняк, как он сам себя величает. Балагурить он такой мастер, что даже на свадьбы приглашают почудить для дорогих гостей...

Как на грех, полуразваленная саманная хатенка Юшки - у канавы с ветлами, где летними вечерами собираются парни и девки на улицу. Выйдет Юшка на канаву, подсядет к гармонисту и давай развозить - со смеху улица покатывается, а он только улыбочкой обойдется. И спохватится, заругается: "Мать твою бог любил! Да вить я опять просплю, а мне завтра к Сидору хрип гнуть, ах, Юшка, Юшка, глупая макушка!"

Авдотья пробовала урезонить его: "Брось, отец, чудить-то. Ребятишки слезьми обливаются, а ему смешно, по улицам хлындает. Об хлебе подумал бы..." - "А чего об ём думать-то? Зимой дни короткие - нацелуемся да спать..." А иногда супил брови и, обращаясь к присмиревшей детворе, как дьячок, тянул: "А вы не пищите, богу внемлите. Веселый дух что зеленый луг: мягко, легко, солнышко печет - душе почет! На такой благодати можно и поголодати". А иной раз подсаживался к ним на печь и весело говорил: "Вам тут рай небесный, а вить я, детки, на ветке рос. Меня ветер оттуда снес. Шел мимо Сидор, с земли поднял и в батраки нанял. Кормился я у него плеточкой, поился - слезочкой, вот так и вырос чудаком на удивление господу богу".

Кривушинский поп, отец Михаил, услышав Юшкины прибаутки, сказал ему на исповеди:

- Ты, Ефим, грешник по неразумению своему, да простит тебя господь. Брось, Ефим, балагурство непотребное, брось.

Ефим не растерялся:

- А как же я жить-то буду, отец Михаил? Мне без шутейного слова никак нельзя, веревка в глаза лезет. Да и ты не станешь самоубивца отпевать. Знать, терпи уж, отец Михаил, греховность мою, молись за меня. Мне недосуг за себя и бога-то попросить!..

- Иди, иди, греховодник, меня в грех не вводи!

...Однажды летом какой-то проезжий мужик нечаянно задел осью за угол Юшкиной хаты. Глыба трухлявого самана легко подалась и отвалилась вместе с оконцем. Мужик слез с телеги, стал на колени и умоляюще сложил руки на груди - сейчас прибежит хозяин, убьет.

А Юшка высунулся в пролом и осклабился:

- Что, едрена копоть, на колени встал? Меня жалко стало? Цеплял бы всю хату - и набок! Давно собираюсь поцыганить по белу свету, да коняки нету. Ось-то цела?

Удивленный мужик перекрестился, встал, оглядел ось.

- Цела, - обрадованно улыбнулся он.

- Ну, вот и хорошо! - Юшка вышел наружу и подошел к мужику. Значитца, брат, раскошеливайся, - и протянул руку.

- Сколько же?

- Сыпь на бедность, не жалей!

Мужик вынул кисет, порылся в махорке... В заскорузлых пальцах засверкал полтинник.

Юшку облепила плачущая детвора, у пролома причитала Авдотья.

Мужик поглядел-поглядел на детвору и снова сунул пальцы в махорку.

На растопыренной ладони Юшки оказалось два полтинника.

Когда телега скрылась за соседним домом, Юшка кинулся к жене:

- Авдотья! Мать твою бог любил! Да тут и на полусапожки Манюшке и на платье! На барахолке укупить можно. Угол я коровяками да глиной заделаю, а без окна нам еще теплее будет! Подлинней бы делали мужики оси да почаще цеплялись за мой угол.