Борис Соколов - Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи

Лето 1925 года почти целиком посвятили тактическим занятиям в поле. Эти занятия завершились форсированным маршем к реке Волхов, через которую переправились вплавь в конном строю. Плыть в одежде да еще управлять плывущим конем и не замочить при этом огнестрельное оружие — было непростой задачей, но слушатели с ней успешно справились.

Вместе с Михаилом Савельевым и Павлом Рыбалко Георгий Константинович сразу после окончания курсов решил возвращаться к месту службы (у всех троих части располагались в Минске) не поездом, а верхом на лошадях. Конный пробег Ленинград-Минск — это 963 километра по полевым дорогам. Друзья затратили на него семь суток — мировой рекорд по дальности и скорости для групповых конных пробегов. В дороге кобыла Дира у Жукова захромала, но он сумел не отстать от товарищей, шедших на здоровых конях. Залил воском трещину в копыте и забинтовал Некоторое время вел лошадь в поводу. И она перестала хромать. Но все равно Жукову чаще приходилось спешиваться, чтобы дать Дире отдых. Так что уставал он больше, чем Савельев и Рыбалко, которые поэтому на стоянках брали на себя добычу корма и уход за лошадьми.

На окраине Минска троицу встретил комиссар 7-й кавдивизии Григорий Михайлович Штерн, с которым Жукову предстояло встретиться еще раз в 39-м на Халхин-Голе. Штерн предупредил, что последние два километра надо непременно проскакать полевым галопом, дабы доказать вышедшим встречать конников горожанам, что у участников пробега «есть еще порох в пороховницах». Жуков с товарищами дали шпоры уставшим коням и галопом подскакали к трибуне, где бодро отрапортовали начальнику гарнизона и председателю горсовета об успешном завершении пробега. Толпа встретила Жукова, Рыбалко и Савельева овацией. За время пробега лошади потеряли от 8 до 12, а всадники — от 5 до б килограммов веса.

Получив денежную премию Совнаркома и благодарность командования, Георгий Константинович отправился в положенный после окончания курсов краткосрочный отпуск. Визит в родную Стрелковщину оставил тяжелое чувство. «Мать за годы моего отсутствия заметно сдала, — вспоминал маршал, — но по-прежнему много трудилась. У сестры уже было двое детей, она тоже состарилась. Видимо, на них тяжело отразились послевоенные годы и голод 1921-1922 годов.

С малышами-племянниками у меня быстро установился контакт. Они, не стесняясь, открывали мой чемодан и извлекали из него все, что было им по душе.

Деревня была бедна, народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось, а у многих его вообще не осталось. Но что удивительно, за редким исключением, никто не жаловался. Народ правильно понимал послевоенные трудности.

Кулаки и торговцы держались замкнуто. Видимо, еще надеялись на возврат прошлых времен, особенно после провозглашения новой экономической политики В районном центре — Угодском Заводе — вновь открылись трактиры и частные магазины, с которыми пыталась конкурировать начинающая кооперативная система».

Чувствуется, что к нэпу Жуков особых симпатий не питал. Все равно его бедная родня почти ничего не могла купить во вновь появившихся на селе частных магазинах. Правда, теперь хоть в деревне не голодали, но, как кажется, голод начала 20-х годов Георгий Константинович, не расходясь здесь с советской пропагандой, считал всецело последствием гражданской войны и разрухи, а отнюдь не политики военного коммунизма.

Георгий Константинович помог матери и сестре построить новый дом — дал денег и достал леса. Когда позднее, в 1936 году, этот дом сгорел, Жуков снова помог родным отстроиться и даже на время взял к себе старшую дочь сестры Анну. И это несмотря на то, что с Марией и ее мужем Федором Фокиным у него по какой-то причине отношения не сложились, и брат с сестрой виделись редко и почти не переписывались.

По возвращении в 7-ю Самарскую кавалерийскую имени английского пролетариата дивизию Жуков был назначен командиром 39-го кавполка, но это был уже новый полк, а не хорошо знакомый Бузулукский. Дело в том, что дивизия теперь состояла из четырех полков вместо прежних шести, и новый 39-й Мелекесско-Пугачевский полк был сформирован из прежних — 41-го и 42-го полков. Зимой 1926 года Жуков первым в дивизии стал командиром-единоначальником. Командир-единоначальник обязательно должен был быть коммунистом. При нем, в отличие от беспартийных командиров, не было комиссара, а имелся только помощник по политической части. Жуков нес всю ответственность как за боевую подготовку, так и за партийно-политическую работу в полку.