Виктор Суворов - Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное]

Так что если какому-нибудь выдвиженцу-выскочке ударит в голову хмель полудетского озорства, если черкнет по великому имени, автографа не оставив, то все равно никуда ему не деться: до своей Сибири не доедет. Туда шифровку шарахнут: мол, как быстрорастущий, как делегат съезда, получил ваш боевой товарищ новое назначение на секретную работу, с намеком, вроде в шпионы.

Но попадет он не в шпионы, а в другое место. Жизненный поток понесет его совсем в другую сторону.

И вряд ли тот поток правильно называть жизненным.

Дядя Вася-вязатель, он же — Вася-киношник, знай себе ручку камеры крутит, делегатов радостных снимает. Голосуйте, дорогие товарищи, зачеркивайте кого нравится, вписывайте кого хочется… Много вас таких было. На предшествующих съездах. Дядя Вася вот так же всех вас и снимал, уважаемые. К примеру, на прошлом XVII съезде. Делегаты тогда, как и сейчас, тоже прикидывались честными гражданами. Надо признаться, со стороны так и казалось.

Представлялось, что все они (или в большинстве своем) — наши родные советские люди… А что оказалось? Оказалось, что почти поголовно съезд предыдущий был вражеским, шпионским, предательским и вредительским. Больше половины делегатов вскоре перестрелять пришлось. Многих, ох многих дядя Вася потом повторно снимал. Но уже индивидуально. В камере смертников.

Интересно хронику старую крутить: вот голову гнут делегатскую, вот делегат сапог палача лижет, вот он, гад, кричит, что товарища Сталина страсть как любит, что жизнь готов отдать… Ну и отдай. В чем проблема? Сапог-то зачем слюнявить?

Ах, как товарищ Сталин такие кадры смотреть любит. По многу раз без перерыва. А потом заказывает тех же врагов показывать не в расстрельном коридорчике, а на съезде: вот они — гордые, пузатые, надутые, в орденах, вот они в президиуме восседают, вот с трибуны речи кричат. Сейчас-то сразу видно: вон тот, орденастый, ну конечно же, враг, вон какая у него улыбочка сладенькая. Но тогда, на прошлом съезде (дядя Вася честно себе в этом признается), его подозрение падало на отдельных типов, но никак не на большинство. Смотрит Вася кадры старые, своей наивности дивится: ну как же вон того усатого не распознал — глаза-то, глаза у него вражеские. А усищи какие распустил! Ну ведь видно же! А разве вон у того на морде не написано, что шпион? Даже не маскируется! Ишь, прищурился. Смотришь кадры старые — дрожь по телу: товарищ Сталин один, а вокруг него враги стаями так и вьются, так и мечутся. И по глазкам их плутовским видно: заговоры плетут, планы вынашивают!

А потом на том съезде предыдущем выборы были. Точно как сейчас. Кого же враги выбрать могли? Понятное дело, врагов и выбрали, шпионов выбрали англо-японских и польско-турецких, вредителей выбрали. Весь почти Центральный Комитет шпионским оказался. Дядя Вася как сейчас помнит: всего выбрали на том съезде 71-го члена ЦК и 68 кандидатов. Должен дядя Вася всех их помнить. Потому как клиенты. Или потенциальные клиенты. Совсем немного времени прошло, а из тех членов и кандидатов уже 111 арестованы. И редко кто еще цел. У товарища Сталина чутье на врагов. Он их насквозь видит.

Чувствует дядя Вася, что из того состава ЦК скоро 112-го брать будут. Завенягина Авраамия Павловича, директора Норильского металлургического комбината НКВД. Все к тому клонится. При Ягоде великими стройками коммунизма руководил? Руководил. При Ежове возводил? Возводил. Значит, в расстрельный подвальчик пора. И 113-го из того состава время приспело брать. Ежова Николая Ивановича. Так вырисовывается: член Центрального Комитета, секретарь ЦК, кандидат в члены Политбюро, Народный комиссар водного транспорта и бывший Народный комиссар внутренних дел, — а его даже делегатом нового съезда не выдвинули.

Значит, скоро…

И не нужно думать, что вот, мол, в Берлине дождь со снегом, а в Москве вроде уж ни дождя, ни снега. Нет, товарищи дорогие, и в Москве дождь, и тоже со снегом. Похлеще берлинского. А еще некоторые думают, что вот, мол, в Берлине аресты, а в Москве никаких арестов, что вот по Берлину воронки шастают, а по Москве вроде и нет.

Ошибаетесь, милейшие, и по Москве шастают. Очень даже интенсивно. Любой Берлин позавидует.

В Москве — аресты косяком. Аресты повальные. Массовочка. Кончается власть товарища Ежова. Нет ему больше почета. Нет ему любви всенародной. Близок конец. Только ему одному еще не верится, что близок. Его пока не берут. А вот его команду теснят-ущемляют. И берут его ребят без шума. Арестовывают тех, кто арестовывал, расстреливают тех, кто расстреливал.