Виктор Суворов - Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное]

— Не знаю никакого Георгия. Не брал…

Пока он говорит, Настя Жар-птица спокойно смотрит себе под ноги. Но вот он на мгновение замолк, и тогда она поднимает свои синие глаза. Не моргая смотрит внимательно в его переносицу, как бы стараясь рассмотреть какое-то несуществующее пятнышко. А его от этого взгляда повело вправо. Ясно, надо просто отвести взгляд… Не получилось. Его длинные ноги превратились в ходули на расшатанных шарнирах. Подламываются. Он это сознает, но помочь себе не может. Тем краешком сознания, который еще не замутило, он почему-то представляет деревянный молоток аукциона в ее правой руке. Он старается сообразить, куда она его тем молотком тяпнет: в лоб? в зубы? а может… Он прикрывает одной рукой зубы, другой — мужское естество. Перед собою он не видит ничего, кроме синих глаз, а в них — безбрежный, бездонный океан зла и ненависти.

Потом он валится через стол, слышит, но не понимает крик директора:

— Опять эта свинья длинная перепилась! Завтра выгоню!

Снова утро. Противное парижское утро. Серые дома. Серое небо. Серый дождь. И ветер тоже серый. Гонит ветер острые капельки волнами и сечет ими лицо, как стальными опилками.

Настя идет получать деньги. Одна. Если бы у нее были способности Мессера, то никаких проблем. Но она — всего лишь ученица чародея. Неопытная ученица. Начинающая.

Ей в Париже легче, чем было Мессеру в Москве. И в то же время труднее. У Мессера была в руках ученическая тетрадка вместо паспорта, чека и всех других документов. Ему одной тетрадки хватило. А у Насти — настоящий чек. Он оформлен правильно, заверен соответствующими печатями и подписями. Она написала картину, сеньор Червеза через аукцион картину купил… И все же… «Барклай» может потребовать личного подтверждения сеньора Червезы: это вы картину купили?

Мессер в Москве ничем не рисковал — не дали бы ему денег, на том история и завершилась бы. А тут… Тут так просто не вывернешься. Захват человека, угрозы, пытки, вымогательство… За это во Франции все так же секут головы, как и во времена Робеспьера. И все так же отрубленные головы продолжают смотреть и слушать. Воображение у Насти резвое. Представила сверкающее лезвие гильотины. Интересно, будет ли она визжать, когда ее поволокут на помост. Многие визжат. Хорошо у нас в цивилизованной России: ба-бах в затылок! И вались в яму. А тут во французском варварстве… Наверное, она будет просить палача: «Месье палач, пожалуйста, не тяните за веревочку! Не тяните! Дайте пожить еще минуточку! Всего одну минуточку!»

Но пока ее голова еще не грызет корзину. И никто пока не тащит ее на помост к этой варварской машине смерти. А может, не идти в банк? Если ее хотят арестовать, то лучшего места, чем банк, не придумать. Или идти? У нее нет денег на такси. У нее нет денег на автобус. Она идет сквозь серый город и серый дождь. Она идет, а в каждом киоске — ее портреты.

В каждой витрине — фотография ее картины. И мальчишки с кипами газет бегут по улицам, выкрикивая на все лады заголовки первых страниц:

— «Позор Франции»! Покупайте «Позор Франции»!

— «Как мы до такого докатились»! «Как докатились»!

— «Вопрос, на который нет ответа»!

— «За этот позор ответит вся нация»! Покупайте! Покупайте!

— «Тройной позор»! Спешите видеть: «Тройной позор»!

— А ведь странно, князь: она всех нас знала до того, как мы успели ей представиться. Она знала каждого по имени и отчеству, она знала, кто в каком полку служил и кто какими орденами награжден… Интересно, откуда такие знания?

— Удивительно другое: она проявила такие познания, но никто из нас этому даже не удивился. Может быть, она нас как-то заворожила?

— Во всей этой истории много неясного и подозрительного. Мы почему-то все ей повиновались. Беспрекословно повиновались. Она давала указания, с нами не советовалась. Мы с ее указаниями соглашались, мы ей почему-то подчинялись, ее приказы выполняли.

— Все это так, но давайте, господа офицеры, признаем и другое: план — безупречен. Она все предусмотрела до малейших деталей. Все, что она приказывала совершить, преисполнено смыслом и неотразимой логикой.

— И все же на конечном этапе все провалится. Рассудите сами, милостивые государи, какой банк добровольно отдаст четыре чемодана денег какой-то девчонке, одетой непонятно во что, девчонке, которая…

— Она предъявит чек, и ее тут же арестуют. Ее заставят говорить. Она выдаст всех нас, работа полиции упрощается тем, что все наши имена и приметы она помнит… Потом, господа, всем нам отчекрыжат головы этой мерзкой варварской машиной. У французов это очень здорово получается.