Леонид Млечин - Великая война не окончена. Итоги Первой Мировой

Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и принять его обязанности на себя, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года находилась Ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.

«В Ставке, в уединении Могилева, – рассказывал депутат Думы Павел Николаевич Милюков, – рабочий день императора сложился однообразно и спокойно. В десять утра он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до одиннадцати. Алексеев осведомлял его по большой стенной карте при помощи флажков о перемещениях войск за сутки и излагал свои соображения насчет дальнейших действий. К завтраку доклад кончался».

А в отсутствие самодержца в петроградских салонах только и говорили что о любовном треугольнике – Николай, Александра и Григорий. Тривиальная история: русская императрица из немецких принцесс увлеклась занятным русским мужиком, которого сегодня окрестили бы «сексуальным террористом». В высшем обществе с придыханием рассказывали о его уникальных мужских дарованиях.

Император – в Ставке Верховного главнокомандования, в Могилеве, а императрица устраивает себе тайные свидания в домике своей доверенной фрейлины Анны Вырубовой в Царском Селе! Но хуже того, в разгар войны все вспомнили, что императрица – немка. Ей немецкая кровь дороже русской! Жена председателя Государственной думы всерьез рассказывала, что императрица лично приказывает командирам воинских частей не трогать немецких шпионов. Все это было своего рода помешательством, если не глупостью.

Пошли разговоры о супружеской измене императрицы и в народе. Депутат Думы Василий Васильевич Шульгин вспоминал, что, когда в кинотеатрах показывали фронтовую хронику и царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно звучала язвительная реплика:

– Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.

«Царица никому не нравилась и тогда, давно, когда была юной невестой наследника, – писала ядовитая на язык писательница Зинаида Николаевна Гиппиус. – Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими поджатыми губами. Не нравилась немецкая, угловатая рослость».

И в царской семье Александру Федоровну, мягко говоря, не жаловали.

«Удивительно, как непопулярна бедная Аликс, – констатировал великий князь Андрей Владимирович. – Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это что она не сумела быть популярной».

Слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил.

С лета 1914 и до осени 1917 года всего было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать.

Армия несла серьезные потери. Погибли в боях, умерли от ран и болезней, пропали без вести около трех с половиной миллионов человек.

Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на дороговизну, реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью.

И вот результат: в феврале 1917 года никто в вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию. Сразу после революции начался саботаж войны, солдаты требовали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, в чрезвычайно медленном передвижении частей, в постоянном требовании сменить фронтовые части и отвести их в тыл на отдых.

После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итогом революции стал компромисс между обществом и Санкт-Петербургом: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Говорить о конституционной монархии не принято, но император добровольно поступился своими полномочиями и прерогативами. Под влиянием советской историографии мы недооценивали эти перемены.