Александра Толстая - Жизнь с отцом

"Я ни за Россию, ни за Японию, а за рабочий народ обеих стран, обманутый и вынужденный правительством воевать против совести, религии и собственного благосостояния".

— Удивительное дело, — говорил отец, — христианство запрещает убийство, буддизм также. И вот два народа, исповедующие религии, запрещающие убийство, с злобой убивают, топят, калечат друг друга.

Отец не мог оставаться равнодушным к войне, и, отложив на время "Круг чтения", над которым в то время работал, — писал статью "Одумайтесь".

И только в далеких уголках России полуграмотные крестьяне понимали учение Христа так, как понимал его отец. Они не спрашивали его, за кого он, за русских или японцев, они отказывались брать в руки оружие и воевать. И делали это просто, не рисуясь, не думая о последствиях. А последствия были ужасные их сажали в тюрьмы, отправляли в дисциплинарные батальоны, нередко секли, истязали…

Война действовала на всех возбуждающе, и, как всегда бывает в таких случаях, если даже ничем не можешь помочь, хочется двигаться, действовать, выскочить из привычной, обыденной обстановки. Мы ничего не могли придумать путного и решили: Наташа, Миша и Аля Сухотины, Наташа Оболенская, гостивший у Сухотиных немец Браумюллер пройти пешком от Кочетов* до Ясной Поляны приблизительно около ста сорока верст.

Оделись просто, в ситцевые платья, за спинами котомки с вещами и провизией, и пошли. Странный, должно быть, был у нас вид! Если бы не наша молодость, нас можно было бы принять за странников-богомольцев. Один Браумюллер отличался от всех. На нем были швейцарская куртка, короткие суконные штаны, рюкзак за спиной, фетровая шляпа. В нем сразу можно было узнать иностранца.

Первую ночь мы ночевали у знакомых. На следующий день должны были добраться до брата Сережи. Он овдовел и жил совершенно один в своем имении Никольском-Вяземском. Но до Никольского было около тридцати пяти верст. Было жарко, решили зайти в деревню, отдохнуть, напиться чаю и молока. Облюбовав хату почище, мы вошли и спросили хозяев, не могут ли они поставить нам самовар и подать молока? Крестьяне оказались неприветливыми. Они подозрительно на нас посматривали, выспрашивали, откуда мы, да куда идем, кто такие? Мы отвечали неохотно, нам не хотелось открывать наше инкогнито и сознаваться в том, что путешествие наше не имело определенной цели.

— Да куда вы идете-то, Богу что ли молиться? — допытывались они.

— Да нет, просто путешествуем…

— Путешествуете? Чудно чтой-то, — с сомнением говорил хозяин. — А вот этот, чей же такой будет?

— Это немец, он интересуется русской деревней.

— Антересуется? Чем же он антересуется? Чего ему надо?

— Да вот интересуется, как вы живете, русской деревней интересуется, он никогда не бывал в России.

— Так, так… — Мужик, недоверчиво покачивая головой, вышел из избы.

По-видимому, нас не собирались поить чаем, и мы решили, воспользовавшись уходом хозяина, перейти в другой дом. Но толкнувшись в дверь, мы с изумлением почувствовали, что она заперта.

— Эй, — закричали мы, — чего это шутить вздумали, к чему дверь заперли?! Отоприте!

— Повремените покеда! — крикнул мужик. — Я к старосте сбегаю!

Мы перепугались.

— Вот так самовар, вот так молоко! — дразнили мы друг друга. — Как бы в холодную не угодить!

Взволнованные, возмущенные, мы сунулись было в окна. Но они были маленькие, высокие. Только немец сохранял полное спокойствие, допуская, по-видимому, что в России все возможно.

Через полчаса явился наш хозяин и привел с собой еще двух мужиков, старосту и одного понятого. Хозяин наш оказался десятским. Староста без всяких разговоров хотел нас вести к земскому, но тут вдруг обычно кроткий и спокойный Миша Сухотин вышел из себя.

— Вы знаете, с кем имеете дело? — крикнул он грозно. — Я — сын действительного статского советника Михаила Сергеевича Сухотина, а это княжна Оболенская, а это — дочь графа Толстого, слыхали, такой писатель в Ясной Поляне живет. Да знаете ли вы, что если вы нас задержите, что с вами будет? Как вы смеете?!

Мужики струсили, на них подействовал грозный тон и громкие фамилии, которые выкрикивал Миша.

— Ты, стало быть, сын Михаила Сергеевича Сухотина будешь? — спросил мужик.

— А это сестра графа Толстого, что в Никольском-Вяземском живет? Так чего это вам в голову пришло пешими по деревням бродить? — спрашивал староста.

— А вот этот чей такой будет? — спросил десятский, указывая на Браумюллера, на которого беспрестанно косились мужики.