Александра Толстая - Жизнь с отцом

Я была рада, когда мам? приехала за мной. Испортило поездку еще и то, что у меня случилось что-то с головой. Она чесалась так, что я разодрала ее в кровь, и на затылке в ямке образовалась постоянно мокнущая ранка. Наконец няня заметила.

— Да что это ты так чешешься?! — воскликнула она. — Покажи-ка. — Она взяла мою голову к себе на колени и стала перебирать волосы. — Господи Иисусе Христе, да ведь голова-то у тебя как есть вся во вшах!

Не долго думая няня схватила тряпку, пропитала ее керосином и намазала мне всю голову. Ранка так точила, что я чуть не кричала от боли. Няне было неловко, что она так запустила меня из-за своего горя. Я тоже страдала. Это как будто незначительное событие острой болью врезалось в мою память.

Постепенно все входило в колею с той только разницею, что не было маленького, всеми любимого существа, которое освещало и одухотворяло нашу жизнь, да мам? металась, стараясь найти новые интересы.

Много времени она уделяла мне: заботилась о том, чтобы у меня были хорошие учителя, гувернантки, если я болела, приглашала ко мне докторов, старалась развить мои музыкальные способности, брала с собой в концерты, заставляла читать вслух Мольера, Корнеля и Расина. Но я не могла даже частично заменить ей Ванечку, а мам? не могла дать мне ласки, нежности, того, без чего я так тосковала… Когда я робко пыталась подойти к ней, она не понимала меня.

— Ты что, Саша? — спрашивала она с таким удивлением, что я мгновенно отшатывалась. Я не знала, чего она от меня хочет и за что мне больше попадет. За разбитую чашку, за ложь или за плохо выученный урок? По опыту я знала, что может одинаково попасть за все, и старалась скрыть от матери свои поступки.

Помню такой случай. На меня надели новенькое бумазейное платье. Оно мне не нравилось: возмущали шесть громадных перламутровых пуговиц, как-то некстати налепленные спереди для украшения. Я побежала в сад и, забыв про свою обновку, с увлечением играла с мальчишками в салки, как вдруг поскользнулась и упала в грязь. Я прибежала к няне. Увидав меня в таком виде, няня отругала меня и, качая головой, стала рассуждать о том, как бы это не дошло до графини. Вдруг дверь отворилась и вошла мам?. Я поспешила спрятаться за стол, но мам? увидела платье, схватила [меня] за голову и начала таскать. Как сейчас помню в корнях волос, особенно на затылке, ощущение ноющей боли.

— Ах ты дрянная девчонка! (Мам? всегда в таких случаях называла меня дрянной девчонкой.) Как ты смеешь так с новыми вещами обращаться!

Бывали и раньше случаи, когда мам? таскала меня за волосы или шлепала, но почему-то это не производило на меня такого сильного впечатления, как на этот раз. Что-то подступало к горлу, от чего трудно было дышать, что-то темное, страшное. Слез не было. Я забилась в беседку, в темный угол, и припомнилось мне тут все: и Ванечкина смерть, и мое одиночество, и все напрасные обиды и несправедливости старших. "Пойду топиться в Москву-реку", — решила я и, выскочив из беседки, побежала за ворота вниз по переулку, к реке. А грязь была ужасная, ноги промокли. "Как же это я без галош? — вдруг мелькнуло у меня в голове. — Вот попадет!" Мысли пошли по другому руслу, я вдруг заметила прохожих, некоторые из них с недоумением смотрели на меня. Я повернула обратно.

В эти годы, когда мне было 11–12 лет, тяжелые думы не давали мне покоя. По-видимому, они во что-то складывались, ум искал объяснений томившему меня одиночеству, и вот наконец я сделала открытие и поспешила поделиться им со своей подругой.

— Знаешь, Надя, — таинственно сообщила я ей, — я приемыш!

— Что ты? — с ужасом воскликнула Надя. — Почему ты так думаешь?

— По всему. Ванечка, тот действительно настоящий был сын, а я нет. Вот когда я была совсем маленькой, мне проговорились старшие, что я дочь какого-то сумасшедшего помещика. Потом они сказали, что это неправда, но теперь я знаю, что это так.

— А может быть, ты ошибаешься? — спросила Надя. Ей было жалко меня, но вместе с тем увлекал романтизм этой истории.

— Вот еще что, — продолжала я. — Сколько раз мам? говорила: Ванечка похож на папу, Таня и Лева на меня, а Саша ни на кого не похожа.

Надя разволновалась. Она не могла оставаться бездеятельной и, несмотря на то, что дала мне слово молчать, решила, что дело настолько важное, что она имеет право нарушить слово и переговорить с моим братом Мишей. Через несколько дней, когда мы с Мишей возвращались от Нади, он сказал, что должен переговорить со мной. Это меня удивило. Миша меня часто тузил, но редко со мной разговаривал. А тут еще и голос у него был ласковый.