Анна Ливанова - Физики о физиках

Ученики платили Лебедеву преданностью. Ему прощали и чрезмерную, как им казалось, требовательность, и резкость, и несдержанность.

«Пусть учитель иногда резок, может быть, даже несправедлив к начинающему ученому, но все мы, видя эту бесконечную любовь учителя к делу своих учеников, видя, как учитель в трудную минуту приходит на помощь, видя, как учитель снисходителен в том случае, когда ученика постигает действительная неудача, — мы не замечаем его резкости и готовы идти за учителем, какой бы путь он ни избрал», — так писал через много лет ученик его В. Д. Зёрнов.

И вот теперь эти молодые люди также готовы идти за ним, «какой бы путь он ни избрал». А избрал он единственно возможный для него путь, и это был путь потерь.

Если раньше он чувствовал себя ответственным за то, как и чему он будет их учить, то теперь его мучил вопрос: где их учить?

И где он сам будет вести свои работы, свои исследования? Откуда возьмет силы, чтобы организовывать все сначала?

Хотя главное дело жизни было завершено, но впереди лежала новая привлекавшая его область физики, к которой он только подступался. Здесь трудностей тоже было без счета. Удастся ли их преодолеть? А если не сможет, не успеет он сам, то кто же сможет?..

Подобно измерению светового давления, новое исследование было тоже предпринято не без мысли об астрономии. Лебедев хотел обнаружить связь между вращением небесных тел и возникновением вокруг них магнитного поля. Как мы знаем, только сейчас, вооруженные современной техникой, в первую очередь искусственными спутниками, физики и астрономы разрешают вопрос о существовании магнитных полей у ближайших к нам планет.

У Лебедева по этому поводу были свои соображения, собственные идеи. Неизвестно, как бы он разрешил эту задачу и возможно ли было решить ее на том уровне техники эксперимента. Неизвестно потому, что дальше начала Лебедев продвинуться не успел.

Вероятно, драма Лебедева не только в том, что уход из университета подорвал последние силы, что творческий путь подходил к концу. Горько ему было и от сознания, что нет рядом никого, кто мог бы продолжить его работу на уровне, мало-мальски близком к его собственному. Может быть, впрямую он так не говорил, но по отдельным словам, брошенным то одному, то другому, этого нельзя было не почувствовать.

«В моей личной жизни было так мало радости, что расстаться с этой жизнью мне не жалко, — писал он во время одного из обострений болезни. — Мне жалко только, что со мной погибнет полезная людям очень хорошая машина для изучения природы: свои планы я должен унести с собой, так как я никому не могу завещать ни моей большой опытности, ни моего экспериментаторского таланта. Я знаю, что через двадцать лет эти планы будут осуществлены другими, но что стоит науке двадцать лет опоздания?»

Конечно, свой уникальный экспериментаторский талант Лебедев не мог ни передать, ни завещать. А похожего ни у кого не было.

«Не думайте, что мне легко смотреть, как они не могут справиться, — пожаловался он однажды Лазареву на беспомощность своих учеников, — мне все кажется, что я виноват, что не умею их учить».

А учил он их много и настойчиво. «Помню, как Петр Николаевич возился с каждым из нас, чтобы внедрить в нас свои идеи, помню это и по себе», — рассказывал Торичан Павлович Кравец.

Лебедева постоянно тревожило будущее науки, он понимал, что больше всего оно зависит от тех, кто будет в науке работать. И отдавал себе отчет, что посредственные ученые — наибольшая, по его словам, опасность для науки, — неизбежно вырастают из средних, посредственных учеников.

«Но и сам он, — как вспоминает Лазарев, — в этом был не безгрешен, — работал за учеников, конструировал им приборы, часто занимаясь этим ночи напролет. Он не просто руководил их работами, он стремился выучивать учеников, подчас чрезмерно опекая их».

Вряд ли такое «выучивание» было идейной позицией Лебедева как воспитателя молодых ученых. Еще меньше это было его виной. Вероятно, окажись среди учеников кто-то равный ему по масштабу, по таланту, Лебедев бы и не думал «выучивать» его. Ведь он сам, работая у Кундта, был тоже в роли ученика, что нисколько не мешало ему сохранять свою индивидуальность и «свой ход мыслей». Кому, как не ему, оценить этот «свой ход мыслей» — если бы он был…

Кравец вспоминал, как Лебедев любил повторять, что у него нет ни одного ученика: талантливых людей он не учил — они выходили в люди благодаря своему таланту; труд, время и нервы он тратил на людей без дара, а из них все равно ничего не вышло.