Брайан Грин - До конца времен. Сознание, материя и поиски смысла в меняющейся Вселенной

Лингвист Дэниел Дор развивает идею о социальной роли языка еще дальше. В ходе убедительного и широкого анализа он выдвигает гипотезу о том, что язык — это совместно созданный инструмент со специфической и глубоко важной функцией: дать людям возможность управлять воображением друг друга23. До возникновения языка в нашем социальном общении доминировали совместные переживания. Если мы оба что-то видели, или что-то слышали, или что-то ели, то мы могли высказать друг другу мнение об этом жестами, звуками или рисунками. Но нам было бы трудно наладить коммуникацию о переживаниях, которые не были для нас общими, не говоря уже о сложнейшей задаче высказать абстрактные мысли или описать внутренние ощущения. При помощи языка мы преодолели эти трудности. С появлением языка рынок нашего социального обмена необычайно расширился: теперь вы могли при помощи языка описать переживания, которых я, возможно, никогда не испытывал; при помощи слов вы могли бы воссоздать их в моем сознании. Я мог бы сделать то же для вас. На протяжении тысячелетий, по мере того как благосостояние наших доязыковых предков все больше зависело от скоординированных совместных действий — совместной охоты на крупного зверя, поддержания управляемого огня, приготовления пищи для больших групп людей, совместного воспитания и обучения молодняка24, — они сломали границы невербального общения, привнесли в мир язык и организовали громадную социальную арену, которая охватывает не только разделяемые нами переживания, но и разделяемые нами мысли.

И в этих, и почти во всех остальных гипотезах происхождения языка акцент делается на произнесенное слово — внешнее проявление языка. Хомский в своей характерной манере резко меняет курс и предлагает гипотезу, согласно которой в своем самом раннем воплощении язык, возможно, способствовал развитию внутреннего мышления25. Обработка информации, планирование, предсказание, оценка, рассуждение и понимание — это лишь некоторые из тех важных задач, которые внутренний голос, поселившийся между ушей наших предков, смог выполнять с холодной уверенностью, как только мысль овладела языком. Разговорный язык с этой точки зрения появился позже — как подключение аудиоколонок к ранним персональным компьютерам. Как будто наши предки — задолго до того, как заговорили, — были людьми сугубо молчаливыми и тщательно обдумывали свои повседневные задачи, но все соображения при этом держали при себе. Позиция Хомского представляется спорной. Исследователи указывают на черты, изначально присущие языку и придуманные, кажется, специально для переложения внутренних концепций в изреченное слово (речь о фонетике и значительной части грамматической структуры); это позволяет предположить, что язык с самого начала был нацелен на внешнюю коммуникацию.

Хотя происхождение языка остается загадкой, несомненно — и важнее всего нам для дальнейшего продвижения — то, что язык и мысль образуют могучую смесь. Неважно, предшествовал ли внутренний вариант языка его внешней вокализации и что именно дало толчок этой вокализации — песня, или тетешканье с младенцем, или жестикуляция, или сплетни, или социальное общение, или обладание большим мозгом, или что-то совершенно иное, — как только человеческий разум обрел язык, взаимодействие нашего биологического вида с реальностью обречено было на радикальные изменения.

Джордж Смит спешил. Пальцы его правой руки мягко, но настойчиво постукивали по инкрустированному слоновой костью краю длинного стола из красного дерева. Он только что узнал, что Роберта Рэди, старшего реставратора по камню в музее, не будет еще несколько дней. Несколько дней. Разве он в состоянии ждать? Каждый день на протяжении трех лет он набрасывал куртку, хватал свой тщательно приготовленный сэндвич с джемом и стилтоном и несся, лавируя между людьми и экипажами, в Британский музей, где тратил оставшиеся минуты обеденного перерыва на разглядывание фрагментов затвердевших глиняных табличек, найденных на археологических раскопках в Ниневии. Он был из бедной семьи. В 14 лет оставил школу и пошел в ученики к банковскому граверу. Его перспективы казались весьма ограниченными. Но Джордж был гением. Он самостоятельно выучил ассирийский язык и стал настоящим экспертом по чтению клинописных надписей. Музейные кураторы, которым понравился странный юноша, всегда прибегавший около полудня, скоро поняли, что он расшифровывает клинопись лучше, чем любой из них, и приняли его в свой круг в качестве полноправного работника. Теперь, всего через пару лет, Джорджу удалось собрать из нескольких тысяч глиняных кусочков первую полную табличку — и он расшифровал уже значительную ее часть. Он открыл (или думал, что открыл) великолепный секрет, зашифрованный в серии треугольных вырезов и клинышков — ссылку на миф о потопе, предшествующий истории Ноя в Ветхом Завете, но ему нужен был Роберт Рэди, который мог аккуратно соскрести осадочную корку, не позволяющую прочесть принципиально важный кусок текста. Джордж уже ощущал вкус победы. Его трясло от одной мысли о том, как это открытие вознесет его к новой жизни. Он был не в состоянии сдержаться. Джордж решил рискнуть и почистить табличку самостоятельно.