Джеймс Глик: Путешествия во времени. История

В новом столетии все казалось новым; физики и философы смотрели на время, которое часто писали с заглавной буквы, новыми глазами. Через 25 лет после «Машины времени» представитель нового реализма философ Сэмюэл Александер [16] Сэмюэл Александер (1859–1938) — британский философ, представитель неореализма, один из создателей теории эмерджентной эволюции. Прим. ред. сформулировал это так:

Если бы меня попросили назвать самую характерную черту мысли последних 25 лет, мне следовало бы ответить: открытие Времени. Я не имею в виду, что до сего дня мы не были знакомы со Временем. Я имею в виду, что мы только недавно начали в наших рассуждениях воспринимать Время всерьез и понимать, что Время так или иначе есть важнейшая составляющая состояния вещей.

Что такое время? Машина времени, возможно, поможет нам это понять.

Уэллс не читал Шопенгауэра, да и философские размышления были не в его стиле. Его идеи относительно времени подпитывались Лайелем [17] Чарльз Лайель (1797–1875) — основоположник современной геологии, по определению энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, «один из самых выдающихся ученых XIX столетия». В 1848 г. был произведен в рыцари, в 1864-м — в баронеты. Прим. ред. и Дарвином, которые сумели прочитать погребенные геологические пласты, запечатлевшие в себе эпохи Земли и эпохи жизни. Он изучал зоологию и геологию, когда учился за казенный счет в педагогическом училище (на учителя физики) и Королевском горнотехническом училище, и эти предметы побудили его рассматривать мировую историю как бы с большой высоты — вместе с забытыми эпохами, как постепенно разворачивающуюся панораму, «некрупные цивилизации, основанные на пешем передвижении и конной тяге, а также ручном производстве, достигли вершины в XVII–XVIII вв.; тогда благодаря механическим изобретениям изменился темп и масштаб жизни». Геологическое время, внезапно расширившись до неимоверных размеров, разрушило прежнее ощущение исторического времени, в котором убедительно рассказывалось, что миру шесть тысяч лет. Очень уж сильно различались масштабы. История человечества терялась на этом фоне.

«Земля, какие перемены / Видала ты! — писал Теннисон. — Холмы лишь тени, формы зыбки / И все непрочно…» Не так давно появилась новая наука под названием археология — грабители могил и охотники за сокровищами на службе познания. Археологи, раскапывая, извлекали на свет божий погребенную историю. В Ниневии, в Помпеях, в Трое вскрывали гробницы; прошлые цивилизации являлись на свет, застывшие в камне, но во всем подобные живым. Археологические раскопки порождали готовые диаграммы, где время было видимым измерением.

Пласты времени, хотя и менее очевидные, любой человек мог увидеть всюду вокруг себя. Путешественники, проносящиеся мимо в железнодорожных поездах, влекомых силой пара, выглядывали в окно и видели древний ландшафт, где крестьянин пахал на волах, как в Средние века, где лошади тянули повозки и боронили поля, но небо уже рассекли на части телеграфные провода. Это породило новую путаницу в мозгах и даже расстройство — назовем его темпоральным диссонансом.

В первую очередь текущее время стало необратимым, неотвратимым и неповторимым. Прогресс двигался вперед — это замечательно, если вы технический оптимист. Циклическое время, ветры времени, вечное возвращение, колесо жизни… Все это стало вдруг романтической чепухой, уделом поэтов и ностальгирующих философов.

Герберту, младшему сыну лавочника и бывшей горничной, повезло попасть в Учительскую школу, позже переименованную в Королевский колледж естественных наук. Подростком он три несчастных года провел учеником в мануфактурной лавке. Теперь же, в новом пятиэтажном здании колледжа, оборудованном лифтом, он изучал элементарную биологию под руководством («в тени») Томаса Гексли, знаменитого дарвиниста, — Уэллс считал его могучим поборником свободомыслия, который храбро сражается с церковниками и невеждами, устанавливает факты эволюции по коллекциям окаменелостей, собранным с великим трудом и тщанием, и эмбриологическим материалам, складывает «великую головоломку» и восстанавливает древо жизни. Это был самый информативный и познавательный год его жизни: «грамматическая верность формы и критическое отношение к факту». Физика была ему менее интересна, и позже он мало что помнил из этого курса, кроме собственной неловкости при попытке смастерить барометр из стеклянной трубки и случайных кусков латуни и дерева.