Марк Волынский - Необыкновенная жизнь обыкновенной капли

В Институте прикладной математики состоялось за­ключительное заседание этого беспрецедентного состя­зания. Оба противника под испытующим взглядом Кел­дыша примирительно заявили, что их результаты в общем-то близки физически и лишь имеют разную мате­матическую форму.

Помню, Зельдович, обращаясь к президиуму, где председательствовал Келдыш, с облегчением произнес:

— Ну я могу, наконец, считать себя оправданным высшим судом математиков.

Скобелкин написал новую, более корректную рабо­ту, а весь тираж старой, по его словам, был «сожжен во дворе Академии наук под барабанный бой».

Через несколько лет после первого знакомства с М. В. Келдышем я снова докладывал в том же кабине­те о результатах второго этапа завершенных работ. Мстислав Всеволодович попросил рассказать о приклад­ном значении полученных мной результатов, и мне при­помнился старый спор между прикладной и академиче­ской науками, для отраслевого института спор вечно неразрешимый, идущий и по сей день. Каждый раз жизнь решает его по-своему. Иногда обоснованно и за­конно побеждают прагматики: не будем ждать, обой­демся пока приближенным расчетом, грубой прикидкой. В других же случаях... Увы, как иной раз не хватает научного руководителя с масштабом и независимостью Мстислава Всеволодовича. Тогда за беготней, за вихрем неотложных командировок, за бесконечными вахтами на полигонах теряется дальняя перспектива. Некогда сесть за стол и подумать, обобщить ценнейший материал. Возникает опасность отставания научного работника. Случается, что его начинает обгонять заводской инже­нер, что само по себе, конечно, неплохо. И все же старые сотрудники с грустью вспоминают «век» науч­ных семинаров, докладов времен М. В. Келдыша, Л. И. Седова, Г. И. Петрова, Г. Н. Абрамовича, А. А. Гухмана. Когда практика хорошо сочеталась с перспективным поиском, когда можно было оторваться от текучки, посидеть, поразмыслить... Какой богатый научный задел получили тогда многие вперед на долгие годы... Но бег времени неумолим.

Мстислав Всеволодович выглядел несколько уста­лым, это уже не был Келдыш «образца 1946 года», каким я его увидел при первой встрече. Он очень много курил и, идя по коридору, слегка прихрамывал.

Росли темпы и требования, возрастала его нагрузка. Жизнь науки и жизнь вообще бежали чем дальше, тем быстрее, как разбегающиеся галактики во Вселенной. Стало трудно, почти невозможно урывать время для своих личных научных интересов. А ведь были у Мсти­слава Всеволодовича неразработанные идеи не только в прикладной, но и в «чистой» математике. В МФТИ теперь он только числился, росла стопка невостребо­ванных купюр его зарплаты, несмотря на неоднократ­ные напоминания, он не считал возможным ее получать. А теперь еще Келдыш организовал знаменитое ОПМ (отделение прикладной математики АН СССР). Там на ЭВМ велись расчеты огромного объема и уже не просто астрономической, а космической точности. Ее требовал выбор оптимальных траекторий ракеты. Ошибка в ни­чтожные доли процента могла обернуться тоннами стар­тового веса топлива, для которого не было уже места в баках. Поразительно вовремя подоспел переворот в вычислительной технике, без которой мощные ракеты не достигали бы расчетных орбит. Математика, как всегда, уложила свой краеугольный камень в фунда­мент новой нарождающейся техники.

И опять я услышал этот тихий голос с раздумчивы­ми медленными интонациями. Это не был хорошо по­ставленный, специально приглушенный голос некоторых начальников, знающих, что их все равно обязаны рас­слышать. Его тихая речь выражала лишь спокойную сдержанность мощного интеллекта.

Однажды я вдруг попробовал заговорить «под Кел­дыша», получилось «один к одному», в комнате раз­дался дружный смех. Во мне зашевелился актер, и в новогоднем выпуске радиосатирического «Бегемота» я пародировал выступление Мстислава Всеволодовича на ученом совете. Сам удивляюсь, как я непроизвольно впитал его интонации. Успех был всеобщий — в комна­тах, цехах, лабораториях смеялись и удивлялись все. Потом мне рассказывали, что Мстислав Всеволодович, слушая запись, тоже смеялся и спрашивал, кто испол­нитель. Слава богу, у нас редакционная тайна храни­лась свято.

Известно, как много дала научно-организационная деятельность Мстислава Всеволодовича и нашему ин­ституту, и всей отрасли, и Академии наук. Но, будучи ученым «милостью божией», он должен был тяжело пе­реживать невозможность личного творчества, недаром он очень долго колебался, не соглашался уходить из ЦАГИ и начинать новую жизнь. Мне кажется, это про­тиворечие в чем-то изменило структуру его личности.