Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 13

Признав, хотя исходя из ложных посылок, неосновательность возражений трансцендентального идеализма против мыслимости реальности, Гартман, конечно, не встречает большого затруднения доказать, что реалистическая гипотеза лучше объясняет явления мира, чем гипотеза идеалистическая, – что первая находится в большем согласии со всеобщим убеждением человечества, с мировоззрением естествознания, нравственности и религии. Но именно потому что «трансцендентальный реализм» Гартмана исходит из неверных посылок, положительный вывод из него оказывается неоправданным. Этот положительный вывод, по мнению Гартмана, состоит в том, что внешняя реальность есть воля. «Трансцендентная причинность трансцендентно-реальной вещи в себе есть постулат того чувства принуждения, которое возбуждается в воспринимающем не желаемым им и, однако, неустранимо навязываемым ему восприятием так, что ему кажется, будто он испытывает непосредственно то принуждение его воли чужою волею или силою, которое он лишь логически подстановляет» (стр. 126). Смысл этой довольно тяжеловесной формы состоит в том, что, испытывая в акте восприятия нечто чуждое ему, навязываемое ему извне, воспринимающий понимает это чуждое ему как действие чужой воли. Что в акте восприятия воспринимающий воспринимает нечто чуждое, сопротивляющееся ему, внушающее ему убеждение о внешней, независимой от него силе, это справедливо. Но чтобы эта сила отождествлялась и должна была логически отождествляться с какою-то чужою волею, – это ни из чего не явствует. Понятие чужой воли, поскольку воля есть действие души, предполагает уже образование понятия чужой души, которое, как мы видели, в свою очередь, предполагает предварительное образование понятия внешней, вещественной реальности. Следовательно, понятие последней, будучи условием умозаключения к чужой душе, стало быть, и к чужой воле, никак не может быть сведено на понятие воли. Спиритуалистическая метафизика Гартмана не вытекает, следовательно, из реалистической гипотезы, но является извне навязанною ей прибавкою. И сам Гартман в заключение своего трактата признает, что его «трансцендентальный реализм» есть не источник, а «следствие конкретно-монистической философии, и что единая сущность в своем обнаружении, хотя и разделяется на существование и сознание, внешнее и внутреннее, реальное и идеальное явление, но в обеих сферах осуществляет одни и те же атрибуты (волю и идею)» (стр. 127).

Главная задача настоящей статьи состоит в рассмотрении гносеологических оснований, приведших Гартмана к той теории познания, которую он назвал «трансцендентальным реализмом» 5. Как объяснено выше, основания эти шатки, хотя, конечно, нельзя отрицать той заслуги Гартмана, что он выступил на борьбу с широко распространенным предрассудком субъективизма, отрицающим возможность выхода познающего сознания за пределы его собственных грез. Но необоснованность спиритуалистической метафизики Гартмана не устраняет еще ее правомерности, как гипотезы, так как возможно, что, будучи в основах своих произвольна, она удачно разрешает задачу мирообъяснения и таким образом оказывается оправданною по своим результатам. Такая точка зрения тем более допустима, что учение Гартмана направлено к принципиальному примирению двух наиболее влиятельных учений XIX столетия – панлогизма Гегеля и волюнтаризма Шопенгауэра, к установлению на мир такого взгляда, который объяснял бы сочетание в мире paзумного и неразумного начал. Поэтому я считаю не излишним, не вдаваясь в подробное рассмотрение метафизики Гартмана, ответить на вопрос: удалось ли Гартману предположенное принципиальное примирение гегелианизма и шопенгауэризма?

В мире, по Гартману, господствуют два начала – логическое и нелогическое, представление и воля. Первое дает содержание, вторая – силу осуществления событий мира. Так как несомненно для самого Гартмана, что сознательное представление не создает своего содержания, а сознательная воля лишена какой-либо производящей силы, то творческий характер этих двух начал перемещается Гартманом в область бессознательного, т. е. за сознательным представлением и волею он помещает бессознательные представление и волю. Не будем останавливаться на том, насколько оправдывается предположение за сознающим духом духа бессознательного и насколько удачно выбран термин «представление» для обозначения логического элемента мира, но посмотрим лишь, как объединяет Гартман эти два мировых начала. Так как мир есть единое закономерное целое, то оба они должны быть в чем-либо согласованы; иначе воля не будет руководствоваться представлением, а содержание представления будет лишено силы осуществления. Согласование может быть достигнуто прежде всего подчинением одного начала другому: или нелогическая сторона мира, его реальность, есть произведение его логического начала, – так учил Гегель; или разум мира есть продукт неразумной воли, – так учил Шопенгауэр. Но и то и другое разрешение этого вопроса Гартман, как указано выше, считает невозможным. Поэтому ему остается признать, что оба эти элемента мира подчинены третьему верховному мировому началу, что они суть атрибуты единой мировой субстанции, и в этом смысле он именует свое учение «монизмом». Субстанция есть «верховная и высшая категория или вершина в системе категорий» (Kategorienlehre, 1896, стр. 541). Теперь является вопрос: как соединены в единой субстанции ее логические и нелогические атрибуты, представление и воля?