Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 13

Не трудно, казалось бы, обнаружить слабый пункт этой полемики Гартмана против трансцендентального идеализма. Будучи прав по существу в признании того, что идеализм и реализм суть предварительно равно мыслимые гипотезы, Гартман предыдущими своими рассуждениями сам уничтожает для себя, однако, возможность реалистической гипотезы. Из изложенного выше видно, что он согласен с тем, что в результате опровержения наивного реализма для меня не оказывается другого мира, кроме мира моих субъективных состояний. Если же это так, то всякая сознаваемая мною реальность есть мое субъективное состояние, т. е. реальность в себе, вне сознания, мне недоступна. Если справедливо это положение, то трансцендентальный идеализм прав, отрицая возможность мыслить нечто, лежащее вне сознания, и находя самое предположение этого нечто противоречивым. Гартман тщетно пытается опровергнуть этот вывод трансцендентального идеализма указанием на то, что состояние сознания может быть лишь знаком, замещающим собою нечто внесознательное; ибо поскольку это нечто мыслится нами, оно есть состояние сознания. Знак, замещающий вещь, может быть, конечно, неоднороден с нею, но поскольку и знак, и вещь мыслятся, т. е. сознаются, они, – так согласился ранее сам Гартман – оба находятся в сознании, а не вне его.

Для того, чтобы опровергнуть то положение трансцендентального идеализма, будто мысль о внессознательном существовании противоречива, нужно, следовательно, заранее признать, что в самом сознаваемом нами есть еще неопровергнутое убеждение в бытии того, что Гартман называет вещью в себе, и чему я предпочитаю давать название реальности. Что реальность действительно мыслится нами, этого ни трансцендентальный идеализм, ни Гартман не отрицают; но признавая, что для нее в сознаваемом нами, в мире для нас, нет никакого предмета, они тем самым признают, что эта мысль основана на каком-то заблуждении, так как, кроме мира для нас, нам неоткуда взять какую бы то ни было мысль. Поэтому Гартман оказывается бессильным против трансцендентального идеализма, ибо, если заранее признана ложною мысль о реальности, то, конечно, невозможно предполагать правильность этой мысли, т. е. строить реалистическую гипотезу.

Из предыдущего изложения выяснилось, что такая неопровергнутая мысль о реальности, действительно, есть; выяснилось, что убеждение так называемого наивного реализма в существовании вне сознания сопротивляющейся среды и в возможности через ее посредство заключать к чужой одушевленности, т. е. к внутренней или психической реальности, не опровергнуто ни физикою, ни физиологиею, ни философиею – вообще, ни теми философскими школами, которые пытались его опровергнуть. Оно до сих пор стоит твердо, и единственно на него опирается гипотеза реализма. Неопровергнутое не есть еще, конечно, непременно истинное; поэтому возможно, что убеждение реализма ошибочно, что голос здравого смысла обманывает нас. Но, во всяком случае, это убеждение столь же мыслимо, как и убеждение идеализма. Это – две возможные гипотезы, и решение между ними должно определяться тем, какая из них лучше объясняет мир.

Заблуждение трансцендентального идеализма, побуждающее его отрицать мыслимость чего-либо внесознательного, состоит в смешении мысли и предмета мысли, состояния сознания и того, что в этом состоянии сознается. Несомненно, что, когда мы сознаем нечто, то это нечто есть сознаваемое нами; но нисколько не несомненно, что оно есть в силу того непременно сознательное. Вполне возможно, что мы можем сознавать нечто, чему, как таковому, не принадлежит свойство сознательности, что само по себе есть внесознательное или бессознательное. Для признания такой возможности нет надобности, по примеру Гартмана, прибегать к чему-то такому, что, не будучи само в нашем сознании, замещается для нас сознательным значком, но достаточно точного различения терминов, относящихся к таким понятиям, как «мысль» или «сознание».

Если Гартман, будучи реалистом, т. е. признавая бытие внесознательного, тем не менее, столь упорно стоит на точке зрения отрицания внешней, вещественной реальности, то основанием тому служит его метафизика, которую он не обосновывает на гносеологии, а, напротив, кладет в основу последней. В духе этой метафизики ему непременно нужно уверить читателя, что сущее в себе имеет духовную природу, есть руководимая представлением воля; именно тут-то и источник его усилий доказать, что воспринимаемая нами внешняя реальность не есть подлинная реальность. Он отвергает понятие такой реальности, дабы тем самым расчистить путь для своей спиритуалистической метафизики. Но мы видели, что расчищение этого пути ему не удается, и что внешняя реальность остается при прежней своей незыблемости и отчужденности от реальности внутренней или психической. Исходя из неверной посылки в своем опровержении мнения трансцендентального идеализма о немыслимости реальности вообще, Гартман не может, как следует, сладить и с тем положением трансцендентального идеализма, что, буде существование реальности и мыслимо, на нее все же нельзя переносить никаких форм нашего сознания. По мнению Гартмана, возможность или невозможность такого перенесения нам предварительно совершенно неизвестна, так что по этому вопросу мыслима как та, так и иная гипотеза. Но если справедливо, что мы имеем положительное понятие о реальности, то с ним, несомненно, связаны и некоторые другие сознаваемые нами определения – причинности, сосуществования, последовательности. Если же реальность немыслима, то немыслимы и какие-либо прочие ее определения; и, следовательно, поскольку Гартман не доказал ее мыслимости, им не доказана и возможность мысленно предполагать в ней эти прочие определения. Словом, трансцендентальный идеализм остался неопровергнутым им во всем своем объеме.