Вадим Руднев - Логика бреда

Любое предложение представляет собой обычную поверхностную наррацию. Например: «Наступила зима». Здесь есть время, есть интрига, начало и конец. Но в мифологическом языке нет и не может быть слов «наступила» и «зима», так как мифологический язык, по блестящей реконструкции А. Ф. Лосева, имеет инкорпорирующий строй. Там нет частей речи и членов предложения, но есть простое атемпоральное нанизывание основ, высказывание одновременно является самим действием и претерпеванием [13].

Но почему мы настаиваем на том, что в мифе есть бессознательная наррация? Потому что человек в принципе не может себе представить ничего анарративного. Жизнь человека – это рассказывание историй, начиная с истории о том, как младенец сосет материнскую грудь. При этом рассуждения Мелани Кляйн и Вилфреда Биона о том, кто такой младенец, при всей их важности для психоаналитической теории и практики, с точки зрения реконструкции мифологического мышления чрезвычайно наивны. У младенца не может быть представлений о «плохой груди» или «хорошей груди», хотя у него скорее всего есть зачаточные бессознательные нарративные функции. Но они возможны только на инкорпорирующем языке. Не «Я сосу грудь», а нечто вроде «меня-груде-сосание».

Переходя к нашей главной теме, к бреду воздействия, необходимо сказать, что бессознательная наррация о нем, благодаря которой бредящий может выжить, подобно тому как архаический человек мог выжить благодаря бреду, также может представлять собой только нечто вроде архаического инкорпорирующего строя, в котором нет времени, категорий начала и конца и отличия подлинного от вымышленного. Почему мы говорим, что бессознательная наррация (бред) позволяет психотику выжить и не превратиться в животное? Потому что животное не знает наррации. Психическая смерть – это падение в животную анарративность (например, при кататонии). Пока человек говорит, он жив физически, пока психотик бредит, он жив психически.

Бессознательная наррация есть внутренняя (глубинная) наррация, обычная наррация есть внешняя (поверхностная) наррация. Но у бредящего психотика на место внешнего («сознательного») встает внутреннее (бессознательное). Стало быть, обычная поверхностная наррация и бессознательная глубинная наррация при бреде меняются местами. Что из этого следует? Защитная функция бессознательной наррации у «здорового» человека ослаблена его «здоровьем», она ему почти не нужна. У бредящего психотика она востребована. «Здоровый» человек идет по улице, ничего не замечая вокруг (лишь его бессознательное все регистрирует). Психотик не может себе этого позволить. Если он, к примеру, видит два окурка, значит, здесь стояли и курили жена и ее любовник. Если он видит машину, значит, она наблюдает за ним или готова его раздавить. В каждом окне и за каждым углом прячутся преследователи. Все предметы, слова, события и факты для психотика полны скрытого или явного смысла. И все это происходит в режиме активной бессознательной наррации, всплывшей на поверхность.

Здесь надо остановиться на том, что, говоря о бессознательной наррации, мы самого понятия бессознательного до сих пор не определили. Теперь настало время это сделать. В нашей книге о бес-сознательном [14]мы представили соотношение индивидуального фрейдовского бессознательного и коллективного юнговского бессознательного как диалектику малого и большого зеркал, направленных друг на друга и отражающих друг друга. Одна из важных идей Юнга заключается в том, что при острой шизофрении психика затопляется архетипами коллективного бессознательного.

Как применить вышесказанное к понятию бессознательной наррации? Будем считать, что бессознательная прогулка по улице «здорового» человека – «малое зеркало» его индивидуального бессознательного: окурки, машины, окна, дома – это все «шлак», который обычный человек не замечает. При наступлении психоза большое зеркало коллективного бессознательного полностью вбирает в себя малое зеркало индивидуального бессознательного. Прогулка по улице становится архетипической. Не просто окурок, машина, окно, дом, но – их архетипы, сверхзначимые странные объекты, с которыми он вступает в отношения проективной идентификации. Что это в данном случае означает? Все предметы вокруг становятся живыми, поэтому с ними можно вступать в диалог. Как можно вести диалог с окурком? Его можно спросить, был ли он свидетелем свидания жены и любовника. Если окурок будет опираться, его надо растоптать, окончательно уничтожить. Но если он расколется, его надо будет приберечь как вещественное доказательство и при случае предъявить жене. Скольжение между двумя зеркалами индивидуального и коллективного бессознательного обеспечивает значимость всего вокруг. Мир бреда – это предельно семантизированный мир, там нет ничего, не имеющего смысла. Эти смыслы и предстают в виде бессознательной наррации об измене жены, о преследователях, о дьявольской воздействующей силе или о себе самом как воплощении великой жертвы. Можно сказать, что бредящий психотик живет в состоянии мифа, вне времени и вне противопоставления подлинного и вымышленного.