Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

VII. Итак, предпочитая все что угодно настоящей своей участи, я, отчаявшись душой, решил бежать. Но мешало присутствие стража (он ведь знал, что его страстно ненавидели и что у всех было желание убежать). Я находился в школьной комнате, словно в ужасной тюрьме, в постоянном рабстве, под непрерывным наблюдением Аргуса [497](за исключением лишь того времени, когда он настоятельно требовал собраться всем для слушания Александра, общего учителя), ибо страх огромных мучений запрещал переступать порог комнаты. Что в конце концов случилось? В праздник блаженного Мартина, по причине торжества которого, поистине вакханалий, было выпито вина больше обычного, он отпустил меня (что едва ли случалось в иное время) пойти поиграть в школы, где другие веселились. Я тотчас же, словно птица, вырвавшаяся из клетки, поспешно выбегаю и, бегом достигнув ворот, открывающих путь во Флоренцию, ухожу… [Джованни прибыл в Сан-Руфилло, затем в Пьяноро и Лойяно. Однако Филиппино сообщает о бегстве дяде Джованни, который тотчас же распорядился послать другого родственника Джованни дядю Бонато вместе со своим слугой на поимку беглеца, и те, оседлав коней, догнали Джованни и возвратили в Болонью.]

IX. И вот я снова возвращаюсь к палачу, но участь моя изменилась: мы, ранее жившие и питавшиеся в школе, оставались теперь в доме дяди. Но всю свирепость, умеряемую присутствием домашних, на виду которых я вел себя немного смелее, Филиппино проявлял в школе, где, словно приходя в свое царство, вознаграждал себя за умеренность еще большей яростью. Признаюсь, раз или два я намеревался отравить его ядом; если бы не старание домашних, которые, заметив это, приняли меры предосторожности, я бы отправил Орку [498]достойную голову.

Кто мог бы объяснить, святой мой Боже, сколь переменчив, сколь тщетен, сколь опасен, сколь слеп и сколь из-за этого несчастен путь юности, одна из самых трудных вещей в познании, по свидетельству Соломона [499]. Ты знаешь, Господи, сердце мое и совесть мою, которую только ты очищаешь и даруешь ей размышление над собой, исправление и направление [на правый путь]. Ты знаешь, сколь стыдно мне за прошлое, сколь берет раскаяние, как страдаю и плачу, что оскорбил тебя, как не нравлюсь самому себе, потому что тебе не нравлюсь. Сколь часто с пророками твоими я восклицал с глубочайшим вздохом: «Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай» [500]. Был я мальчиком и уже столь дурным, что мог до смерти возненавидеть человека и дерзал помышлять о том, что выходило за пределы ненависти.

Так вот, поскольку извращенное мое намерение не осуществилось и поскольку я не в силах был выносить жестокости тирана, я снова убегаю в город Сан-Джованни. Там поступаю на службу к торговцу благовониями. Но братья минориты [501], которым Фома поручил розыск, – а был я им всем близко знаком, – узнают, что я продаю специи у торговца, и после многих порицаний и многих уговоров они увлекают меня в монастырь. У них меня баловали, пока не возвратился посланец из Болоньи. Поскольку тому же Джакомо было велено забрать меня, я соглашаюсь уехать, только получив обещание, что ни при каких условиях не возвращусь к Филиппино.

Итак, при возвращении я был переведен от Филиппино к Бартоломео Теутонико. Он жил при банях в конце квартала Нозаделле у госпиталя, одновременно преподавал в вышеназванной школе; он был не столь жестоким, как Филиппино, но равным ему в бесстыдстве и глупости. В самом деле, окно комнаты, в которой он преподавал, выходило в портик, было очень большое и с железной решеткой, он помещал в нем как в карцере забывчивых и виновных в других проступках учеников, здесь всю долгую зимнюю ночь и часто также на летнем солнце он на виду у всех держал тех, кому предстояло терпеть насмешки прохожих; кроме того, собирая учеников обнаженными в группы по пять, иногда шесть человек, он, как бы играя с нами, будучи и сам обнаженный, бил нас до изнеможения.

Так у двух кровожадных и безрассудных педагогов я, не скажу, что жил, но пребывал в жалком и бедственном положении, почти подобный мертвому, пока из-за нависшей над Болоньей войны с Миланом я не возвратился в Равенну, чтобы жить в удовольствии у монахинь [502].

Giovanni Conversini da Ravenna . Rationarium vite. A cura di Vittore Nason. Firenze, 1986.

Гуарино Гуарини да Верона(1374–1460) – известнейший гуманистический педагог, ученый. Родился Гуарино в Вероне в семье ремесленника – резчика по металлу. В возрасте 12 лет потерял отца и остался на попечении матери, которая приложила все силы, чтобы дать сыну образование. Учился Гуарино сначала в родном городе, затем в Падуе, где, возможно, слушал Конверсини да Равенна; сблизился с падуанскими гуманистами, в частности с Верджерио. В 1403–1408 гг., будучи на службе у венецианского торговца и государственного деятеля Паоло Цане, был в Греции, где выучил греческий язык у сына (или племянника) Мануила Хризолора. По возвращении преподавал греческий во Флоренции, где его слушали видные гуманисты. В 1414 г. уехал в Венецию, там открыл школу по изучению греческого; среди его учеников около года был Витторино да Фельтре; обучая Витторино греческому, Гуарино сам учился у него латинскому. В 1418 г. после женитьбы Гуарино вернулся в родную Верону, где занимался преподаванием. По примеру гуманистического педагога Гаспарино Барциццы, который еще в Падуе заложил форму школы-интерната, Гуарино взял учеников в свой дом в Вероне, воспитывая их вместе со своими детьми (у Гуарино было 12 детей) и вывозя летом за город, на свою виллу в Вальполичелло.