Карен Свасьян: Становление европейской науки

Последствия и не могли уже быть иными. Въедливый Гиббон следующим образом характеризует обстоятельства смерти одного из величайших ересиархов Запада: «Тот, кто примет рассказ о смерти Ария в его буквальном смысле (его внутренности вышли вон вместе с его испражнениями), должен будет делать выбор между ядом и чудом » [19] Гиббон , История упадка и разрушения Римской Империи, ч. 2, М., 1883, с. 438. .

Падение Imperii Romani оказалось лишь эффектной символической ширмой, за которой в невиданных масштабах разыгрывалось рождение нового Рима в качестве Imperii Christi, где исконная римская волчица предстала в смиренном образе агнца, потрясшем до основания юную и « нищую духом » варварскую душу. История европейской юности — рассказ о Зигфриде, отданном на воспитание и попечение хитрому нибелунгу Миме.

Могучий германец, сокрушивший власть цезарей, столкнулся внезапно с властью нового и небывалого типа: подставляющей ему щеку для удара и благословляющей самый удар. Есть нечто бесконечно изумительное в этом детском вскрике невылущенной еще души, обращавшей в бегство легионы и павшей ниц перед мистерией поволенного из любви смирения. То, что казалось эллинам безумием, а иудеям соблазном, то, чего не смогли осилить лучшие умы эпохи, подводящие итог древней мудрости и философской умозрительности, во мгновение ока осветило предрассветные лесные тропы варварской души; будущая трагедия и на этот раз рождалась из духа музыки, той самой музыки, которая была единственным синонимом этой души [20] Читать для гόтов значило петь , так как «им был неведом ни один способ торжественно языкового общения, который нельзя было бы пропеть». K.Lamprecht , Deutsche Geschichte, 2. Аufl., Bd. 1. S. 174. «Готическая проза, — говорит Вакернагель, — не так уж и отличалась от готической поэзии. Ибо и она пропевалась , т. е. преподносилась таким образом, что от исполнения собственно песен её отличало лишь отсутствие струнного сопровождения». W.Wackernagel , Geschichte der deutschen Literatur, Basel, 1879, S.22. . Уже в 403 году Иеронима поражает страстность, с которой «варварский язык го́тов доискивается до чистого смысла еврейского подлинника» [21] Neander , Kirchengeschichte, Bd. 3, S. 199.

Прибавьте сюда верность , засвидетельствованную еще Тацитом и вынудившую Августа окружить себя лейб-гвардией, состоящей сплошь из германцев, злейших врагов, и вы получите новые первофеномены Европы, противопоставленные пышно рассудочной изворотливости католически-латинского гения. В этом сверхнапряженном поле, образованном почти одновременной включенностью обоих полюсов, совершался мучительный обряд европейской истории; ни одно из её событий, ни одна из её парадигм не выпадают за рамки отмеченного пространства: религия, искусство, философия, политика, мировоззрение, хозяйство, индустрия, личный и социальный быт, наука — все они окажутся трансформами и манифестациями этой пороговой или даже затактовой антиномии между миром как музыкой и миром как кодексом, между миром увиденным и миром доказанным, между праведностью и правильностью, стилем и грамматикой, моральной фантазией и категорическим императивом, между Оригеном, считающим « верхом безумия » будущую Вселенную Лапласа, и Лапласом, нисколько не нуждающимся в гипотезе (так или иначе и « своего ») существования.

В целом римская церковь уже с самых первых шагов определялась позднейшим парадоксом Сент-Бёва, гласящим, что «можно быть очень хорошим католиком и в то же время едва ли христианином» [22] Sainte-Beuve , Port-Royal, t. 2, Paris, 1842, p. 103. . « Очень хороший католик » минус « христианин » — главное действующее лицо политической и культурной таксономизации Европы. Когда его варварский антагонист, стало быть, « очень хороший христианин » минус « католик », разгадает тайную пружину римской мировой политики, будет уже немного поздно, не слишком поздно для «écrasez l’infâme», но достаточно поздно, чтобы приостановить последствия интоксикации . Бессознательный протестантизм, тем не менее, загадан германскому миру параллельно с самим процессом христианизации; Лютер — последнейшее (и отнюдь не чистейшее) звено во всей спонтанно протестующей цепи тысячелетней европейской истории.

Считать случайностью приверженность го́тов к арианству — профессиональная наивность историка, полагающего, что в истории вполне возможны такого рода случайности. Дело шло, разумеется, не о вникании в богословские головоломки, вызванные « йотой » греческого алфавита, а о врожденной чисто музыкальной воли к ереси, как опорной точке всякого индивидуализма[23] Фридрих Геббель впоследствии найдет математически однозначную формулу для выражения этой воли: «Лучшим в религии является то, что она порождает еретиков».Hebbel s Werke, hrsg von Th. Poppe, T. 9. Tagebücher 1, S. 124. . Впрочем, осознание протеста росло медленно и всячески затормаживалось; в ход были пущены все механизмы гипноза, и не в последнюю очередь « шарм », неизъяснимые пассы, которыми « горожанин » сбивал с толку и дурманил доверчивого « провинциала ». И снова это был город , усмиренное и воспитанное пространство, прустовское воспоминание-вкус, единственно взыскующий вкус европейской души.