Карен Свасьян: Очерк философии в самоизложении

Вопрос: ЧЕГО ИМЕННО? Мы возвращаемся к баллмеровскому первофеномену: «В мышлении человек стоит в элементе начала мира, искать за которым что-либо иное, кроме мыслящего себя самого, у человека нет никаких оснований.» Загадка штейнеровской совместимости несовместимого лежит в ясных экспликациях, с одной стороны, его мировоззрения (гётеанизм) и, с другой, его ЛИЧНОГО ОПЫТА (духовная наука), притом что обе стороны едины в нём самом, и только в нашем восприятии предстают разъятыми. Для Штейнера мышление – мировой процесс, что значит: мир – скажем, в аспекте астрономии – это не только звёзды в небе, но и звёзды в учебнике астрономии. Считать, что объективные, реальные звёзды находятся в мире, а мысли о звёздах нереальны и в голове, можно только при странном, если не ненормальном условии, что голова не в мире и не мир и что мир, соответственно, безголовый. Мысли о звёздах и есть сами звёзды, потому что только в мысли и через мысль светящиеся восприятия на небе и становятся впервые звёздами . Это следует понимать не на гегелевский спекулятивно-метафизический лад некой мировой диалектики, а как субъективный процесс познания, переключающий естественнонаучное наблюдение с природных фактов на факт самого познания и mutatis mutandis наблюдающий мышление в таком же строго эмпирическом порядке, как и явления природы. Важно при этом отличать мысль о мире от МЫСЛИ КАК МИРЕ. Мысль о мире не первое и полагающее, а второе и полагаемое; первое – это именно МЫСЛЬ КАК МИР. «Мышление есть последнее звено в последовательном ряду образующих природу процессов», а человек «как дух достигает высшей формы бытия и создаёт в мышлении самый совершенный мировой процесс». [163]И ещё: [164]«Человек по отношению к ходу вещей не праздный зритель, повторяющий в пределах своего духа образно то, что свершается в космосе без его содействия, но деятельный сотворец мирового процесса, а познание является самым совершенным членом в организме Вселенной.» Summa summarum : мышление, или «посредник познания», [165]завершает мировой процесс. В мышлении мир впервые обретает целостность и законченность, а если говорить строго, то без мышления нет вообще никакого мира, и самое точное определение мира умещается в формуле: МИР – ЭТО ПОЗНАНИЕ. Мировой процесс, протекающий бессознательно в минеральном, растительном и животном мире, а равным образом и в человеке, в той мере, в какой этот последний принадлежит к минеральному, растительному и животному миру, становится сознательным в мышлении. Сознание (вопреки Гуссерлю) не есть сознание-о-мире, а САМ МИР, и в мышлении (в субъективном человеческом мышлении) мировой процесс осознаёт самого себя. Это – вполне адекватное описание религиозных переживаний. Бог впервые в мышлении осознаёт себя Богом, и поскольку оператором осознания выступает та часть Божества, которую теологи называют «дьяволом» и без которой Бог просто замер бы в трансе своего совершенства, а не творил бы мир, чтобы увидеть в нем, как в зеркале, своё совершенство, оно (сознание) протекает в бесконечной цепи ошибок и заблуждений, вплоть до сомнений Творца мира в собственном существовании. В мышлении заблуждающийся Бог загоняет себя в черепную коробку и говорит устами философа Юма: [166]«Мы можем воображением возноситься до небес или до самых отдалённых границ Вселенной; всё равно, мы ни на шаг не продвинемся за пределы самих себя и не постигнем никакого иного существования, кроме восприятий, возникающих в тесноте нашей головы.» Этот скандал Кант не устранил, а напротив, лишь усугубил, присвоив голове (её априорному содержимому) право из тесноты решать, что́ есть Вселенная и как она функционирует. Мышление, в полном согласии с каноном номинализма, сводится тут к пустым формам, извне заполняемым слепыми восприятиями. Это те же метки (marks, or notes) Гоббса, только возведённые в ранг трансцендентализма. В теории познания Штейнера мышление не формально, а содержательно. Чего мы не понимаем, так это того, [167]«что содержание действительности есть лишь зеркальное отображение содержания нашего духа и что извне мы воспринимаем лишь пустую форму». И дальше: «Убеждение должно пронизать все науки, что их содержание является исключительно только содержанием мысли и что они не состоят с восприятием ни в какой другой связи, кроме той, что в объекте восприятия они видят особую форму понятия.» Понятия, которым в кантовской критике познания предписано всегда быть обращёнными вниз , к миру чувственного, обращаются здесь на самих себя, не опираясь уже на костыли чувственных восприятий, а воспринимая себя в своей собственной содержательности. Это и есть антропософский опыт, гласящий, что «понятия, кроме своей соотнесённости с чувственными впечатлениями, могут жить ещё и собственной своей жизнью в душе.» [168]И если в кантианском акте познания понятия заполняются содержанием восприятий, то у Штейнера они как раз сами заполняют восприятия собственным содержанием, которое продуцируется мыслями, но принадлежит к вещам . Пример: когда мы берём любую из десяти аристотелевских или двенадцати кантовских категорий, по сути, любое понятие вообще, мы понимаем под ним пустую только-форму, которая в акте познания покрывает некое гетерогенное восприятие, считаемое нами её содержанием. Мы говорим, к примеру, «форма» или «движение» , не мысля при этом ровным счётом ничего содержательного , потому что содержанием «формы» или «движения» может быть только нечто гетерогенно привнесённое в понятие из восприятий. «Форма» – это всегда форма «чего-то» («La forme n’est rien, mais rien n’est sans la forme», по формуле Дешана [169]), как и «движение» – всегда движение «чего-то» , в очевидности каковых утверждений нетрудно убедиться, мысленно устранив всё, что оформлено и движется, и сохранив только сами понятия «форма» и «движение» . Тут исчезает всякая содержательность и остаётся НИЧТО, которое мы в лучшем случае и, очевидно, чтобы не потерять философское лицо, продолжаем абстрактно и формально то ли улучшать, то ли ухудшать по принципу ignotum per ignotius (неизвестное через более неизвестное). Опыт Штейнера начинается с этого НИЧТО, которое он воспринимает как СОДЕРЖАНИЕ МЫШЛЕНИЯ и собственную жизнь самих понятий, где «форма», «движение» или любое другое понятие оказываются не пустыми абстрактными объёмами, а духовными СУЩЕСТВАМИ, называемыми в христианской традиции «Божественными Иерархиями» ( «форма» = Духи формы, Exusiai, Potentates, библейские Elohim; «движение» = Духи движения, Dynamis, Virtutes). Продолжая аналогию с религиозным и сравнивая этот опыт с кантовским, можно сказать: Бог в кантовской критике познания – это всё тот же старый fatus vocis , колеблемый голосом воздух схоластиков. Чтобы очистить совесть, Канту пришлось писать вторую Критику, в которой Бог хоть и перестаёт быть инвалидом познания, зато выступает как паразит этики. [170]Только однажды в трансцендентальной диалектике Кант касается запретного: в размышлениях о «трансцендентальной иллюзии» , совращающей понятия рассудка покинуть сферу чувственных созерцаний и обратиться вверх к идеям разума, но это для него не больше, чем «софистическое искусство» и «фокусничество» . Содержанием понятий может здесь быть только чувственный опыт; сами по себе они именно пусты и формальны. В духовной науке Штейнера понятия всегда содержательны, и то, что он называет «духовным миром» , есть не что иное, как СОДЕРЖАНИЕ МЫШЛЕНИЯ, того самого, которое он МЫСЛИТ в «Философии свободы» как ТВОРЕНИЕ и которое он в «Теософии» СОЗЕРЦАЕТ.