Николай Омельченко: Опыт философской антропологии

Кстати говоря, сам автор этих строк пришел к выводу о разумности Космоса благодаря иным логическим операциям (о чем речь впереди), а не в результате напряженного созерцания человека. Трактовка человека как микрокосма также явилась для нас заключением из определенных рассуждений, а не первой аксиомой. Вместе с тем мы не видим препятствий для того, чтобы взять принцип человека-микрокосма в качестве исходного и использовать его в методике идеации. Эвристичность такого подхода может оказаться высокой.

В целом, при рассмотрении концепции Шелера может возникнуть то же впечатление, какое сложилось и у М. Бубера. По его мнению, если ранний Шелер (теистического периода) утверждал, что истинный человек начинается с «богоискателя», то в своих последних антропологических сочинениях, основанных уже не на теизме, а на идее становящегося Бога, человек заменяется «философом». Другими словами, истинный человек есть философ. Философия оказывается самой глубокой и самой подлинной сущностью человека.

Для Бубера оба понимания человека неприемлемы. Так, он полагает, что «человек начинается не там, где ищут Бога, но там, где страдают от того, что Бог далеко, хотя и не понимают причины страдания» (Бубер 1993: 146–147). М. Бубер разделяет чрезвычайно популярное представление об исключительности философа. Для него «философ — в высшей степени ценная разновидность человека, но он представляет собой скорее диковинный и особый случай духовной жизни, нежели основную ее форму». Поэтому попытка вывести, по примеру Шелера, сущность человека и его духа из характерных свойств и внутренних переживаний философа — дело совершенно безнадежное (см.: Бубер 1993: 142).

Мы же, напротив, разделяем позицию Шелера. Устойчивое и, очень может быть, приятное во многих отношениях заблуждение, что философия (и философ) есть уникальный случай духовной жизни, наносит большой вред и философии, и ее служителям. При таком подходе философия легко превращается в «игру в бисер», в изощренные интеллектуальные упражнения для узкого круга посвященных, которые могут быть счастливы разве лишь тем, что их никто не понимает. Философия для философии — вот удел подобной интенции духа.

Однако этот (как и всякий) нарциссизм губителен прежде всего для философии. Все ее дискурсы круто заворачиваются на себя, она трансформируется в совершенно замкнутую сферу, в черную дыру, из которой нет никакого выхода. Философия превращается в фантом, в пустышку, претензии которой на какую-либо значимость могут вызвать разве что веселый смех Ф. Ницше. Таким образом, ставка на эзотеричность философии и ее знания есть ставка на ничто, на ее самозабвенное умирание.

Конечно, не хотелось бы, чтобы это удивительно прекрасное качество человеческого духа (то есть философия) когда-нибудь атрофировалось. Тогда человек навсегда останется калекой. Он уже никогда не сможет возвыситься над миром вещей, потому что сам окончательно станет вещью, механизмом и растворится в среде постоянно текущих и мелькающих объектов. Человек с ослепшим духом перестанет быть человеком. Сущность бытия покоится в бесконечной сфере объективно идеального, то есть в сфере универсальных устойчивых мировых отношений. Вступая в эту область с помощью философских категорий, человек прикасается к бесконечности и принимает участие в творении бесконечного Космоса. Человек же без философствования не выходит за рамки растительного и животного существования.

М. Шелер в своей философской антропологии исходил из определенной метафизики. Так, по его оценке, основное заблуждение, из которого возникает так называемая классическая теория человека, глубоко, принципиально связано с образом мира в целом: оно состоит в предположении, что этот мир, в котором мы живем, изначально и постоянно упорядочен так, что формы бытия, чем они выше, тем более возрастают не только в ценности и смысле, но и в своей силе и власти.

В свою очередь, философская антропология также оказывает влияние на реальную жизнь и ментальность социума. Та же классическая концепция человека, которая исходит из греческого понятия духа и господствует почти во всей философии Запада, есть учение о «самовластии идеи», ее изначальной силе и деятельной способности. Эта доктрина стала основным воззрением большей части европейского бюргерства (см.: Шелер 1988: 70–71).

Макс Шелер разрабатывал свое понимание человека. На наш взгляд, его феноменология и религиозные представления значительно обогатили теоретическую картину человека. Практически все его идеи до сих пор сохраняют исключительный интерес как для философской антропологии, так и для метафизики.