Лейла Хугаева - Теория психической энергии вместо Социологии и Психологии. Тождество народного и научного суверенитета

«Тошнота» Сартра – другой яркий пример разложения Духа, сила которого в интеллекте и познании: «Я был свободен», пишет Сартр, но эта свобода напоминала смерть».

«В самом деле, все, что я смог уяснить потом, сводится к этой основополагающей абсурдности. Абсурдность – еще одно слово, а со словами я борюсь: там же я прикоснулся к самой вещи. Но теперь я хочу запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности.

Я свободен: в моей жизни нет больше никакого смысла – все то, ради чего я пробовал жить, рухнуло, а ничего другого я придумать не могу. Я еще молод, у меня достаточно сил, чтобы начать сначала. Но что начать? Только теперь я понял, как надеялся в разгар моих страхов, приступов тошноты, что меня спасет Анни. Мое прошлое умерло, маркиз де Рольбон умер, Анни вернулась только для того, чтобы отнять у меня всякую надежду. Я один на этой белой, окаймленной садами улице. Один – и свободен. Но эта свобода слегка напоминает смерть»

Философия Шопенгауэра сводится к выводу о необходимости отказа от воли к жизни, чем достигается конец буддийской жизни-страдания.

«Единственный выход из этого порочного круга, по Шопенгауэру, не измышлять какие то общие принципы и нормы нравственного поведения, а проникнуться идеей всеобщего и неустранимого страдания. Для человека прошедшего через очистительное горнило страданий (не столько личного сколько однажды открывшегося ему вселенского страдания), важно уже не его настоящее, не забота о счастье и благополучии, не сама жизнь, наконец, а отрицание к самой воли к жизни как таковой, проявлением и утверждением которой и являются все человеческие заботы и цели. Истинно нравственная жизнь рисуется Шопенгауэром как отрешение от мира, как постоянное и свободное отрицание в себе воли к жизни»

Заратустра Ницше – исповедь «разбитой души» «самого безобразного человека» «убившего Бога».

«О Заратустра, я устал, противны мне искусства мои, я не велик, для чего притворяюсь я! Но, ты знаешь это хорошо, – я искал величия! Великого человека хотел я представлять и убедил в этом многих; но эта ложь была свыше сил моих. Об нее разбиваюсь я.

О Заратустра, все ложь во мне; но что я разбиваюсь – это правда во мне!»

Казалось бы, философия Гегеля, признав объективность внешнего мира и действительность познания, должна была бы вновь утвердить и силу Духа. Однако, и объективность мира и действительность познания оказываются фиктивными в диалектической философии в силу того факта, что понятие физического мира подменяется дубликатом человеческого сознания, представляющим собой «инобытие разума». Нет объективных неизменных законов природы, есть только мышление, которое творит самое себя и весь мир и находится в постоянном процессе изменения и становления. В итоге, субъективизм Канта оказывается непреодоленным и Дух Гегеля оказывается такой же «мастурбирующей» ментальностью, определяемым самим собой, как и критический разум Канта.

Гегель облачившись в еще более пафосные одеяния свободы и объявив целью движения «Духа» – прогресс в свободе, предъявляет в конечном итоге философию фашиствующего рабства или рабского фашизма. Свобода превращается в неуловимую абстракцию придуманного надчеловеческого духа, а конкретные индивиды объявляются средствами для этого духа в ведении войн и управлении государствами. Причем собственная мотивация индивидов только иллюзия, «хитрость разума», которая ведет индивидов к своей цели, известной только ему самому (а он еще нападал на «кантовскую «вещь в себе»). Дух приравнен к государству, государство к свободе, так что и дух и свобода есть у государства, но ничего похожего нет у обычных людей.

Неудивительно, что когда Маркс назвал его Дух – Материей, но сохранил диалектический метод, ничего не изменилось в философии Гегеля, принципиальное существо которой именно в этом методе. Теперь вместо духа появились классы, вместо государства диктатура пролетариата, которая также была объявлена прогрессом в свободе. И опять конкретные индивиды оказались только отражением борьбы классов и рабами диктатуры пролетариата. А диалектическое познание Маркса по степени бредовости ничуть не уступало диалектике Разума-абсолюта Гегеля.

Вот почему Гегель, которому так понравилось спинозовское определение свободы как осознанной необходимости, превратил это определение в фарс.