Александр Каменецкий - Фаллос Богородицы. Философский трип

Зададися вопросом: где находится точка, если любое «Всё» заключено в ней одной? Да вот же – Вовочка рисует ее карандашом в тетрадке на уроке геометри. Или, если угодно, Евклид в глубокой задумчивости тычет тростью в песок. Подходит Пифагор: «О чем призадумались, коллега?» – «Да вот точку нарисовал». – «Где?» – «Вот здесь». Но кто знает, о чем на самом деле призадумался наш Евклид? Ну, например, о том, откуда возьмется точка, если ее никто не нарисует. Или о том, что «естьность» любого феномена напрямую свзязана (а еще точнее – абсолютно обусловлена) его воспринимаемостью. «Каждй точке – по Евклиду!» – приблизительно так могла бы звучать самая первая аксиома науки геометрии… как, впрочем, и вообще любой науки без исключения.

О запутанных взаимоотношениях субъекта и объекта не рассуждал за тысячи лет человеческой истории, пожалуй, только тот, кто имел в жизни занятие поважнее или поинтереснее. Порассуждаем же и мы – но, по недавно установившейся традиции, в компании уже заслужившего наше доверие Здравого Смысла. Но первый же вопрос дражайшего коллеги ставит нас в тупик: «Откуда можно увидеть точку, если кроме нее вообще ничего нет?»

Хитер, бес! Он ведь поди нарочно не спрашивает «кто?» – сразу берет быка за рога. Ведь насчет «кто?» ответов за века накопилось предостаточно. На этого субъекта имеется пухлое досье с именами, атрибутами и всем прочим разным по списку. Если Вы, дорогой читатель, еще не в курсе, в ближайшей церкви Вам обязательно разъяснят. Но – ради Бога! – не обращайтесь к служителям культа с вопросом «где?». Вы непременно или обидите их, или рассердите, или того пуще накличете на свою бедную голову такую лавину несуразиц из актуального катехизиса, что очень потом пожалеете. Наши несуразицы необязательно лучше – но мы все же попробуем.

Заявим сразу и без обиняков: все, что не воспринимается, не обладает «естьностью», точка . Будь то твердый предмет, твердый предмет, разбившийся вдребезги (украденный, потерянный, проданный, не купленный, хотя было дешево, купленный соседом и т. д.), сердечная печаль по поводу случившегося, подходящее случаю слово или мысль – все это однозначно есть . Есть как вещь, как мысль о вещи, как слово о вещи или на худой конец как гарантийная квитанция, если вещь претерпела нехорошую метаморфозу. Нет и принципиально, ни при каких обстоятельствах не может быть чего-либо, что не обладает «естьностью» – т. е. не бывает того, чего «нет». Если кто-то нечто подобное видел, просим срочно сообщить куда следует, Вас там обязательно вылечат. Но, к сожалению, далеко не все экспериментаторы прибегли своевременно к экстренной медицинской помощи.

Отчего впала в кризис и ступор западная культура? Еще на заре 20-го века начались первые эксперименты с деструкцией (десакрализацией, а точнее – дегуманизацией ) формы. Что будет, если обычный портрет разложить на геометрические плоскости? Будет кубизм – интересно. Что будет, если тот же самый портрет увидеть как интенсивную игру красок? Будет не менее интересно: импрессионизм. А что получится, если игру цветов и форм вообще отстранить от «формального» изображения? Получится офигительно круто: авангард. Сальери у Пушкина об этом выразился так: «Я музыку разъял, как труп». Продолжая свои анатомические изыскания, художники (и музыканты, и мастера слова) преследовали, конечно, цель весьма и весьма благородную: они хотели обнаружить сокровенную «сущность» искусства, его пресловутую «естьность». И таки да обнаружили – обнаружив притом самих себя у девственно белого холста и немого фортепиано. Чистая «естьность» сыграла с творцами злую шутку: она явила избыточность любой формы, а, стало быть, и самого искусства, и культуры вообще.

Ошарашенные и огорченные, люди культуры пытались выразить свое огорчение в предельном «избиении» формы, в откровенном издевательстве над ней, поскольку форма их откровенно предала, выставив дураками и дармоедами. То же самое коснулось и заложенных в культуре смыслов – их попросту уже нельзя было воспринимать всерьез. Кульминацией этого культурного процесса стал постмодерн, объявивший любую форму и любой смысл «игровыми», ненастоящими – тем, что сейчас принято называть «фэйк».

Сквозь «игровую реальность» все более проступала пугающая, засасывающая пустота, которая небезосновательно виделась подлинной «подложкой», основой всего. Пустота растворяла любые смыслы получше серной кислоты – этот факт, однако, умные головы западных демократий ухитрились обратить себе на пользу, заявив: здесь, в размывании смыслов, человек и может обрести наконец те заветные «свободу, равенство и братство», которые со времен Французской Революции все как-то уж слишком кроваво давались населению. Свобода от смыслов, равенство перед всеразмывающей пустотой, братство всех в легкомысленном царствии всеобщей бессмыслицы – именно это вдруг показалось «волшебной пилюлей» против войн, геноцидов, гулагов и прочих прелестей, которыми был, к сожалению, так богат 20-й век. Впрочем, наслаждаться всеми этими благами следовало исключительно на сытый желудок: человек недоедающий склонен задавать нелепые вопросы и искать с голодухи всяческих смыслов. Потому в итоге было принято поистине соломоново решение: смыслы надлежало более не растворять в пустоте, а потреблять – то есть попросту жрать. Последствия всего этого хорошо известны.