Георг Гегель - НАУКА ЛОГИКИ т. II

Постольку необходимость рассматривать в логике идею жизни основывалась бы на и помимо этого признаваемой необходимости трактовать здесь о конкретном понятии познания. Но эта идея ввела себя в наше изложение в силу собственной необходимости понятия. Идея, в себе и для себя истинное, есть существенно предмет логики; так как она сначала должна быть рассмотрена в своей непосредственности, то она должна быть ухвачена и познана в той определенности, в которой она есть жизнь, дабы рассмотрение ее не оказалось чем-то пустым и лишенным определений. Здесь, пожалуй, можно лишь отметить, насколько логическая картина жизни отличается от других научных картин ее; однако здесь не место говорить о том, как она трактуется в нефилософских науках, а следует только указать, чем отличается логическая жизнь как чистая идея от природной жизни, рассматриваемой в философии природы, и от жизни, поскольку она находится в связи с духом. — Первая как жизнь природы есть жизнь, поскольку она выброшена во внешность существования и имеет свое условие в неорганической природе, причем моменты идеи суть некоторое многообразие действительных образований. Жизнь в идее не имеет таких предпосылок, выступающих как образы действительности; ее предпосылкой служит понятие, как мы его рассмотрели выше, — понятие, с одной стороны, как субъективное, а с другой стороны, как объективное. В природе жизнь выступает как та наивысшая ступень, которая достигается ее (природы) внешним характером благодаря тому, что эта внешность ушла внутрь себя и снимает себя в субъективности. В логике же именно простое внутри-себя-бытие достигло в лице идеи жизни своей истинно ему, соответствующей внешности; понятие, выступавшее раньше как субъективное, есть теперь душа самой жизни; оно есть то движущее начало, которое, проходя сквозь объективность, опосредствует для себя свою реальность. Когда природа, беря исходным пунктом свою внешность, достигает этой идеи, она выходит за свои пределы; ее конец имеет бытие не как ее начало, а как ее граница, в которой она сама себя снимает. — И точно так же моменты реальности жизни получают в идее жизни не образ внешней действительности, а остаются заключенными в форму понятия.

В духе же жизнь выступает отчасти как противостоящая ему, отчасти же как положенная единой, с ним, а это единство — как снова порожденное чисто им. А именно, жизнь следует брать здесь вообще в собственном смысле этого слова, брать как природную жизнь; ибо то, что называют жизнью духа как духа, есть его своеобразие, которое противостоит голой жизни; говорят ведь также и о природе духа, хотя дух есть не нечто природное, а, наоборот, противоположность природе. Стало быть, жизнь как таковая есть для духа отчасти средство (взятую таким образом, дух противопоставляет ее себе); отчасти он есть живой индивидуум, и жизнь есть его тело; отчасти же это его единство с его живой телесностью порождается из него самого как идеал. Ни одно из этих соотношений с духом не касается логической жизни, и ее здесь не следует рассматривать ни как средство некоторого духа, ни как его живое тело, ни как момент идеала и красоты. — Жизнь в обоих случаях — жизнь как природная и жизнь как находящаяся в соотношении с духом — обладает некоторой определенностью своей внешности; в первом случае — в силу своих предпосылок, которые суть другие образования природы, во втором же случае — в силу целей и деятельности духа. Идея жизни, взятая сама по себе, свободна от служащей предпосылкой и обусловливающей объективности, равно как и от соотношения с субъективностью духа.

Жизнь, рассматриваемая ближе в ее идее, есть в себе и для себя абсолютная всеобщность; та объективность, которой жизнь обладает в себе самой, всецело проникнута понятием и имеет субстанцией только его. То, что различает себя как часть или согласно какому-нибудь другому внешнему соображению, имеет в самом себе все понятие целиком; понятие есть вездесущая во всех частях душа, остающаяся простым соотношением с самой собой и единой в том многообразии, которое свойственно объективному бытию. Это многообразие как внешняя себе объективность обладает безразличным устойчивым существованием, которое в пространстве и во времени (если можно было бы уже здесь упомянуть о них) есть совершенно разная и самостоятельна внеположность. Но в жизни внешность выступает вместе с тем как простая определенность ее понятия; таким образом, душа вездесуще излита в это многообразие и вместе с тем безоговорочно остается простой единостью конкретного понятия с самим собою. — При рассмотрении жизни, этого единства ее понятия во внешней объективности, в абсолютной множественности атомистической материи, у мышления, держащегося определений отношений рефлексии и формального понятия, совершенно иссякают все его мысли; вездесущность простого в многообразной внешности представляет собой для рефлексии абсолютное противоречие, а поскольку рефлексии приходится вместе с тем принять эту, вездесущность из восприятия жизни и тем самым признать действительность этой идеи, она есть для рефлексии непостижимая тайна , так как рефлексия не ухватывает понятия или ухватывает его не как субстанцию жизни. — Но простая жизнь не только вездесуща, но безоговорочно есть устойчивое наличие и имманентная субстанция своей объективности; а как субъективная субстанция она существенно есть влечение, и притом специфическое влечение особенного различия, и столь же существенно она есть единое и всеобщее влечение специфичности, которое приводит это свое обособление обратно к единству и сохраняет его в последнем. Лишь как это отрицательное единство своей объективности и своего обособления жизнь есть соотносящаяся с собой, для себя сущая жизнь, душа. Она тем самым существенно есть единичное, которое соотносится с объективностью, как с некоторым другим, как с неживой природой. Поэтому изначальное суждение [91]жизни состоит в том, что она как индивидуальный субъект отделяет себя от объективного и, конституируясь как отрицательное единство понятия, создает предпосылку некоторой непосредственной объективности.