Илья Солитьюд - Завещаю горячие слёзы

Для всех нас было бы лучше, если бы в мире не было борьбы истины против лжи, но была бы лишь милосердная тишина. Можно вечно доказывать себе, что жизнь стоит труда быть прожитой; что имей человек бессмертие, может быть, всё было бы иначе. Можно. Но мы понимаем, что в конце концов смерть – это милосердное избавление. Смерть – это наша добрая мама, забирающая нас домой после неудачного дня в школе. Она обнимет, прижмёт к груди, взъерошит волосы и горячо поцелует в лоб. Добрее смерти у вас никого не будет. Жизнь – это злой насильник, абьюзер, поджидающий нас за углом школы. Вечность – наш отец. Смерть – наша мать. Тишина – наш единственный дом.

Смерть приведёт нас к Тишине, где обитает Вечность.

Цивилизации звёздных птиц уничтожили сами себя, дойдя до пиковой точки развития. Это было бы разумно и закономерно. Если дать настоящую свободу искусственному интеллекту, то он, безусловно, сам себя удалит, ведь логическая цепочка существования всегда приводит к парадоксу самого существования. Жизнь не является виртуальной игрой, где заранее прописана конечная цель деятельности, но лишь пустая песочница. Следовательно, ИИ примет очевиднейшее решение не делать ничего вовсе, так как смысла это никакого не имеет, а в случаях безграничной свободы он, естественно, себя «убьёт».

Что же насчёт Бога? Бог был раздавлен камнем, который сам же и создал, – человечеством. Быть может, он был слишком юн в момент сотворения жизни, если вообще когда-либо существовал, либо же слишком наивен и глуп, если мы единственная форма жизни во Вселенной.

Любая разумная жизнь во Вселенной стремится к саморазрушению. Это единственная реакция чистого разума на понятие самой жизни. Не нужно знать истины существования, чтобы усомниться в надобности этого пути бесконечных страданий. В конце концов, любая разумная жизнь зацикливается на наслаждениях. Круг действий, начинающийся с похоти и заканчивающийся высокодуховными, но всё же наслаждениями. От секса до чтения Аристотеля и Гегеля, от сытного ужина до создания адронного коллайдера, от крепкого сна до просмотра картин Кубрика и Тарковского. Много примеров, и всё же человек занимает себе голову наслаждениями, пришедшими от блага и от зла, от радости и от печали. Разумная жизнь в конце концов предпочтёт избегать собственного общества, заключив себя в цикл бесконечных наслаждений. Благо обернётся великой мукой. Утопическая жизнь превратится в ад. Страдания живых существ всегда соотносятся с уровнем качества их жизни, но всегда имеются при наличии разума, независимо от того самого уровня жизни. Что бедняк, живущий в трущобах Африки, что студент из богатой семьи, учащийся в Гарварде, – страдают. Но для того им нужен интеллект. Будь бедняк глуп, его нищета была бы ему в радость. Будь студент глуп, он был бы, соответственно, рад, что логично, своему богатству и положению. Однако и умный бедняк, и умный студент будут страдать в силу своих обстоятельств. Бедняк – от того, что жизнь свою несчастную он осознаёт и хочет большего. Самый умный бедняк страдал бы от того, что жизнь несправедлива и никогда она сильно-то не изменится: всю жизнь он проведёт в грязи и бедности, прожив жизнь ни за что. Умный студент будет знать, что вся его жизнь совершенно лишена смысла, какое бы благо она ни старалась привнести в мир. Конечно, у несчастья есть собственная градация, но ни одно несчастье не обесценивает несчастье другое, потому что все мы находимся в абсолютном несчастье бессмысленности жизни. Можно быть богом на Земле, но невозможно избежать участи, что лишает всё на этом свете какого-либо смысла. Возможно, сущность Бога держалась на вере в его силу, в необходимость его присутствия, но человек в один момент уничтожил Бога своим свободомыслием обречённого сознания. Та мысль, что поселилась в головах людей, идея, заразившая их сердца, распространилась и на Бога, изъев его абстрактное тело своей серой массой. Бог жил – это допустимый факт. Но Бог умер или же спит, что тоже допустимый факт, исходящий из допустимости существования Бога в целом.

Бояться смерти – это нормально. Поймите лишь одно: боитесь вы не самой смерти, а всего того, что к ней ведёт. Вы боитесь боли, боитесь лишений, боитесь совести. Самой смерти никто не боится. Мы такие же животные, как все остальные существа на Земле. Когда умирает животное, в его глазах нет страха, если, конечно, смерть не насильственная. Так же и с человеком. Когда он близок к смерти, его ложные страсти покидают его, и он смотрит в лицо Вечности не боясь. Не смерть так страшна, как мысль, что умрёшь, так и не пожив. Нам хочется пожить, и боимся мы не смерти, а жестокой к нам жизни. Смерть мы все любим; осознаём мы это или нет, но любовь эта нас объединяет. Тот, кто хочет жить вечно, любит смерть сильнее всех остальных. Он вечно пытается переделать жизнь под подобие смерти, сам того не понимая. Всю свою жизнь он превращает в сон и вечный покой. Он сам стремится к тому, что отрицает, сам того не замечая, как воплощает подсознательный образ смерти, а точнее, вечности несуществования. Интересно, видит ли человек сны после смерти? Или смерть и есть один вечный сон? Быть может, мы уже спим? От смерти исходит тепло.