Илья Солитьюд - Завещаю горячие слёзы

В какой-то момент все звёздные цивилизации мира столкнулись с тем же, с чем сталкиваемся сейчас мы: понятия, пришедшие из небытия, из незнания, природа которых нелепа, а смысл пуст, наслаиваются друг на друга, собираются в гнойный комок сшитой плоти суждений, претендуя на изнанку цивилизации, на её скелет, сухожилия и вены. В этой омерзительной каше плодятся мухи и растёт плесень абсурда. Наслаиваются и наслаиваются, отдаляются и приближаются. Всё, что должно быть близко, – разошлось; всё, что должно быть далеко, – сблизилось. То, чего не должно существовать, – цветёт; то, что должно жить, – мертво. Всё идёт неправильным ходом, но не в изнанке своей, а в том, что ход есть в целом, тогда как его не должно быть вовсе. Человек настолько заврался, что уже нет никакой в мире правды, но лишь борьба лжи большей и меньшей. Социология, философия, экономика, политика и так далее – это ведь идеальный бред. Нет ничего смешнее, чем люди, относящиеся ко всему этому так серьёзно, будто это действительно не игра в песочные замки, словно это не детский лепет, не мечта ребёнка, задушенного изначально внутри самого себя, чей призрак порождает бетонномордый каприз.

В какой-то момент великие цивилизации поняли, что они пошли неверным путём, но что более страшно – верного пути быть не может, ибо правильность там, где нет начала. Они думали, что все эти кредиты, страховки, компании, суды, заводы, лаборатории, лозунги, партии, государства, идеологии, религии создаются для чего-то лучшего, что тем самым они несут в мир любовь и порядок. Они думали, что создают рай, мир, полный совести, полный сострадания, полный МИЛОСЕРДИЯ. Бог тоже когда-то думал, что милосерден. Они росли, потребляли, развивались, становились якобы лучше, любили всех и вся, создавая вокруг себя всё более изысканную и сложную золотую клетку. В какой-то момент они поняли, что из клетки уже невозможно выбраться – столь сложна её конструкция. Конечно, они летали в своём мирке иллюзий из золотых шипов, колющих им под рёбра. Какая-нибудь птичка, летевшая слишком иллюзорно свободно, влетела в какой-то золотой куст, смеясь, радуясь своему чудесному миру мягкого золота, ставя плюсы и «классы», пятёрки и десятки, выражая слова благодарности дивному миру, в котором всё сделано для неё и её комфорта, пока она не поняла, что влетела в позолоченную колючую проволоку. Она попыталась выбраться из своего комфортного положения, вопя от боли, окропляя позолоту своей багровой кровью; она плакала, просила о простом мире, где мягкий куст – это мягкий куст, а острые шипы – это острые шипы, чтобы мир был тем, чем он является в действительности. Она брыкалась в перевязи золотых крючков, разрывающих её плоть, потроша её внутренности в фарш, превращая птичку в кусок однородной мясной массы.

После её сметут золотой метёлкой, положат в золотой крематорий и пустят на удобрение золотым деревьям, чья крона – позолоченная колючая проволока. Ох, мне кажется у вас за спиной крылья, мой друг. Куда вы летите?

Жизнь высшей цивилизации птиц превратилась в длительное самоубийство без капли свободы, без надежды и смысла. Они думали, что стали богами, но были рабами собственных желаний, закованных в оболочку из кожи и плоти. Куда бы они ни пошли, клетка была с ними, ибо они и есть та самая клетка без входа и выхода.

МИЛОСЕРДИЕ всегда стояло выше Добра и Зла, но лишь истинное, а не мнимое сочувствие. В конце концов, каждый человек к себе милосерден, тело каждого милосердно к его обладателю, ибо даёт нам умереть. Одна птица залетела в серый лабиринт в поисках ответов на свои вопросы, мучающие её. Она долго летала по бесконечным серым просторам лабиринта, то пролетая одно облако, то ударяясь о призрачные стены этого реликта. Пелена сна начала спадать с разума этого индивидуума, он более не был привязан к своей природе, к своим перьям и крыльям. В конце концов он услышал пение собственного голоса из глубин этого лабиринта. В конце концов он нашёл самого себя.

Выйдя из лабиринта, он понял всё, что выразить невозможно. Он взглянул на мир новым взором, смеясь в лицо абсурдному миру. Самые печальные существа смеются громче всех. Он смеялся в свиноподобные рыла великих бизнесменов, смеялся в глаза политологам и экономистам, хозяевам модных домов, учёным, производящим отраву и разрабатывающим методику бесконечного потребления. Он смеялся в лицо всем живым и с грустью смотрел на умерших. В глазах многих он видел смерть – им он не посмел улыбнуться, но лишь кивком дал понять, что ему открыта та же печаль. В одно мгновение он понял, что всё это лишено какого-либо смысла, а смысл, придаваемый миру его родом, столь абсурден, смешон и жалок, что ассоциировать себя со своим биологическим видом не было никакого желания. В конце концов он нажал на большую красную кнопку, и мир, который он когда-то знал, утонул в огне и пепле. Это было милосердие высшего рода. Он не стал думать о добре и зле, но подумал о высшем понимании Совести и Милосердия, познав, что всё оно стоит куда выше того уровня, который может воспроизвести в своей голове живой индивид. Отголоски этих истин доносят простую логику: всё, что любишь, – уничтожь, ведь это единственно верное милосердие. Он понял, что не нужно внушать больному любовь к самому себе, но лучше подарить ему избавление от этой возни в грязи, где все ему врут, где он никто и никогда не будет хоть кем-либо. Всегда и везде смешок будет следовать за ним, и даже самые близкие в глубине душе будут признавать его ущербность. Весь мир, вся цивилизация – это выродок жизни, неабортированный плод уродца, оживший выкидыш. Столько пластических операций, аппаратов Илизарова, костылей, хирургии, таблеток, ИВЛ, рентгенов, психотерапии, тренингов по личностному росту, чтобы в конце концов никому не нужный в этом холодном мирке уродец любил самого себя, не догадываясь, что его существование – это одна большая шутка. Человек – форма живого. Живое – очень подлое, очень жестокое и коварное. Издеваться над всем, что оно видит, – вот его форма. «Делаю – значит существую». Насилие физическое заменилось насилием моральным, самым изощрённым, подлым способом.