Анастасия Тихомирова - Фрагменты, как они есть

Из этого всего можно сделать вывод, что если желание и представление совпадают и настает момент решения: 1) Прозябать в этом вечно вращающимся в одну сторону становлении или 2) Совершенно поддаться своему желанию-предположению, чтобы вычленить свою идею и воплотить ее, сделать лично-культовой фигурой.

Но когда мне назначил психиатр дополнительную таблетку, которая, как оказалось, обеспечила верховенство образов и их сочетаний в гипер-быстрый поток, который можно разъединить только если сильно напрячься. Слонявшаяся и плюющая мастика жизни кровожадно растягивалось шпагатом в очень трагичной вакханалии тянущихся ног. Она была черной. Матовая. И билось мое сердце украдкой под этим темным небосводом. Который еще можно назвать дирижером, который сделал из солнечного сплетения барабан, любые инструменты казались для дирижера рабочими, он ими пользовался. Эта беспробудное с шоколадным оттенком течение низвергло все в развалины, которые ощущались картинно. Рим не сразу строился.

Потому я попробовал не писать день, целый день, так как собирался умереть. Все способы – были сложные, потому умереть сладко можно только во сне или собственной смертью при одряхлении сердца, мозга. Но мне только двадцать лет. Я не знаю, как умереть. Кроме того, что если смерть является последствие замороженного полуфабриката чувств и состояний их палитры, то есть смерть есть застывший в вечности осадок жизни. Что если это так? И уйти из жизни не равно покою… Что если это так? Вот, что больше всего волновало.

С другой стороны, я был очень ненасытным, так как все воспринималось мной как каверзное, с критической серьезностью. Везде вызов, как в скорую помощь – остро, метко, необходимо. Во всем видел необъятность, так как результат не был мне близок, но и сам процесс редко, когда радовал. Акт творения воспринимался очень зорко – редко, но без внимания – часто. Акриловые нейроны визжали с первозданным ритмом печатал, как авто-программа – бешенная, бешенная скорость. До неузнаваемости самого себя. Связано ли открытие этого потенциала с таблеточкой и пониженной внезапно самокритикой? Вряд ли, но возможно. Я хочу, чтобы это было вряд ли. Что опредмечивание мой дискурс на экране ноутбука было симфонией жизни. А музыке, кстати говоря, я страшно завидовал. Как появление этого безбашенного порыва, так и гниение в болотном цвете премножили доверие физиологическим принципам. Как иначе? До таблетки я не писал столько, кроме того, во мне сидела толстая пятая точка проблем.

Однажды, я был как под кокаином, писал и писал, и писал. Так словно могучее ветрило моих мышц воссияло призраком и было гонимо смерчем, в поисках насилия над собой, которая приносит наслаждение, так как она мне поддается как герой.

И скитания завершились счастливым концом. Незаметно и превратно, с некоторой вульгарностью. Я писал и писал, и писал. Все могло остановить, но не следовало превращаться в надменного поэта, который слагает, выпрыгивая из джинсов, не рифмы, но прекрасное сияние, от букв, каждая из которых становится вылитой. Я писал и писал, и писал. Видел только то, что внутри. Я писал, и писал, писал.

Экстремальный симптом нашествия бритого населения, которые мчатся или ползут всегда все по пропорциям стиля одинаковые. Правда, волокнистые разочарования не всегда сопутствуют, так что бросает в жар – то есть встречаются и люди с имиджем, но это такая редкость, что хочется чихнуть и сдуть их воздухом своей дырявой – из двух дырок фабрики. Как они ходят? Еле шевелятся, несмотря на быстроту, конечности сгибаются атрофировано, с дискомфортом, для них это напряжение души, голени и носа, который дышит уже слишком часто. Привычка спешить находится в сердце почти каждого, шатание в направлении компаса – ровное или нет, сбивает их с толку, вонзая хитрость походки, не прыская универсальной маркой. Они спешат, потому как сейчас им холодно или просто не могут "быть здесь и сейчас" – это правда, но не вся, как бы ее следует откорректировать надежно. Находиться здесь и сейчас, когда получил признание и стал даже учителем человечества, как мессия, очень удобно, все привилегии держатся за вас, господин.

Долго размышлял с несуразным инстинктом одухотворения, вернее, потребности в том, что прекратить любовное отношение к своему психиатру. Я только содействовал скрипучему синдрому беспрекословности относительно Юрия Сергеевича, относительно его преломляющейся картиночной броскости. Она вздымает и ставит на голову, так что кровь приливает остроумно и держится как в бассейне со стоицизмом и катастрофической балансировкой. Которая ввергает в покой, казалось бы. Но это вовсе не так. Когда вы смотрите в что-то неподвижное, вы можете отождествиться с этим, замереть, но чаще происходит противопоставление. И это терпимо.