Александр Левинтов - 1 | Плато. Диалоги

– Тебе плохо?

И в ответ она начинает оседать без сил, в глубоком изнеможении. Сам собой на нас падает полумрак любви и в этом полумраке она, нагая, видится мне еще прозрачней, прекрасней и совершенней. Лоно, устланное легчайшим каракулем, открывается ниже изящной, ажурной портьерной складкой цвета пьяной вишни, острое жало любви, маленькое и упругое, слабенький кинжальчик наслаждения, о чем-то взывает к моему языку и они, сойдясь, уже не могут расстаться и намиловаться.

Она дернулась, вздрогнула и повалилась на бок в изломанно-изящном изгибе, исходя упругой судорогой. Но вот эти волны стихли, и я вошел в пылающую и истекающую сладчайшей отравой пещеру.

– Как хорошо нам с тобой! – сказала она после долгой паузы, когда все кончилось.

– Давай позовем Илью.

– Зачем? Какого?

– Так однажды сказал Петр Христу, когда ему, простому рыбаку, стало хорошо наедине с Богом. И он позвал Третьего. Людям почему-то всегда нужен третий как свидетель и участник счастья на двоих.

– Нет, не надо нам никакого Ильи. Мне хорошо с тобой. Хочешь, я почитаю тебе свои стихи? Однажды это все мне приснилось и я тут же ночью написала, хотя вообще-то стихов не пишу:

После долгих ожиданий

я из дому выхожу

мимо странных длинных зданий

я иду и не гляжу.

Очень страшно, очень томно —

окна мрачные кругом,

в жутком городе огромном

ни души. Почти бегом,

легкой тенью, мышью белой

я крадусь в немую даль,

а в душе оторопелой

бьется грустная печаль.

Вот вдали огонь мерцает.

Я к нему, а вся дрожу,

сердце сладко замирает,

а зачем – и не пойму.

Огонек едва заметный,

но неумолчно горит,

кто там – друг ли мой заветный

или бес меня блазнит?

Я бегу, а злые тени

мне клевещат и бубнят,

то за волосы заденут,

то за платье теребят.

А огонь все так же долог,

бесконечно далеко.

Почему же мне он дорог?

Может, это в смерть окно?

От тревоги замираю,

но бегу, бегу, бегу,

только вдруг я замечаю,

что давно на берегу.

Город сгинул незаметно,

справа – море, слева – лес,

огонек горит приветно,

льется лунный свет с небес.

Только что это со мною?

Волны, дебри – всё внизу.

Освещенные луною,

два коня меня везут.

Два прекрасных дивных зверя,

гривы сыплют серебром.

Я лечу, себе не веря,

между Бездной и Добром.

Кони резвы, гривы черны,

цокот мерный в пустоте,

Млечный Путь пылит огромный,

мчит к заведанной звезде.

Бесконечная дорога,

сорок дней и сто ночей,

мы домчались до порога,

в мир немеркнущих огней.

Вол, орел и лев крылатый,

старец мудрый – все стоят,

тихим пламенем объятый,

пред престолом – белый плат.

Все сияет на престоле

в окружении седин,

судьбы всех вершит и волит

Дух, Отец и Сын един.

Я спросить хочу. Немые

застывают все слова.

Слышу: «Чадо, се, отныне

будешь ты в любви права»

– Это хорошо, как сказка, – говорю я и делаю вид, что засыпаю. Теплая ладонь ложится мне на глаза и становится счастливо. Я сладко плачу и действительно засыпаю, сквозь кисею сна ощущая блуждающую ласку легких рук.

– Тебе приснилась тогда твоя смерть.

– Нет. Любовь.

Мы лежим теперь в совершенной темноте и видим только друг друга – больше ничего не существует.

– Это одно и то же. Любовь – это тренировка смерти, прижизненная попытка наших душ вырваться из теснин тела. Смерть – это акт любви, способ вырваться из любви себе подобных к любви Совершенного.

– Наверно. Ты очень умный и я ничего не понимаю, что ты говоришь.

– Не умный, а ученый. Умный говорит понятно. Мне трудно быть понятным, поэтому я лучше расскажу тебе разговор двух действительно умных людей, которые будут тебе понятны.

– А о чем они говорили?

– О том же самом, о любви и смерти. Конечно, я смогу передать этот их разговор только в той мере, в какой запомнил. И постараюсь не подменять их слова своими. Но память моя уже стара и слаба, она истощена и обессилена совестью. Только праведники и святые имеют чистую память и чистую совесть. Моя же память устала. Так слушай.

А л к и в и а д: мой милый старый Сократ, солнце уже садится. Не пора ли нам возвращаться домой?

С о к р а т: не спеши, мой мальчик. На вечерней заре так слышны и различимы прекрасные звуки небесных кифар; давай еще понаслаждаемся их мелодией. прижмись ко мне крепче, мой мальчик, дай мне насладиться упругостью твоих грудей, куда до них пышным и вялым сосцам женщин! Дай мне испить твердость твоих ягодиц, куда до них пышным женским седалищам! Дай моей руке испытать нежную твердость и горячую упругость твоего скакуна. Дай утолить мне мое горестное одиночество в твоей сомкнутой тайне!