Александр Левинтов - Рефлексия. Памяти Владимира Лефевра

Топическая рефлексия (рефлексия места и времени, рамочная) возникает первой. Как первичен вопрос «где я?». Вопрос «кто я?» не возникает в топическом залоге по той простой причине, что душа помнит себя. И это «где я, в каком месте и времени?» заставляет озираться и оглядываться: кого на просторы мира и истории, кого – на начальство. Я заметил, что, чем просторней культурное и духовное пространство человека, тем тесней и жестче для него социальные рамки ситуации, тем больше его выпихивает стихия свободы из душных лап КГБ или рыночной экономики, тем более он не от мира сего. Каким-то образом Аристотелю удается, например, разговаривать с нами, а Хайдеггеру – с Платоном, но ни Хайдеггер, ни Аристотель не были поняты и приняты своими соотечественниками и современниками в полной и удовлетворительной форме.

Библеровское недоумение по поводу неразличимости границ личности в культуре, – одно из самых честных признаний топической рефлексии.

В топической рефлексии свернуты и приговорены к раскрытию скобки последующих шагов рефлексии, прежде всего, образной (онтологической) и логической.

В судорожном мельтешении образов онтологическая рефлексия упорядочивает их бег, задавая некоторый общий вектор прорисовывания. Это хорошо известно художникам, напластовывающим краски на холст по мере проникновения художника в собственный замысел. Нам, стоящим сбоку, эта работа представляется – от начала до конца – бессмысленно непонятной. Но точно также нам непонятна фраза И. Бродского «стихи рождаются из гула». И сорок недель рождения, пусть даже проскочившие всего за пять минут или одну бессонную ночь, кончаются не с последним словом последней строчки, а в тот момент, когда выходящий из рефлексии поэт, быть может, в первой строчке, меняет мажорное и боевое «а», но горестное «о». И выходит, окончательно выходит из созданного. И демонстративно отворачивается от него, как отворачивается, вытирая кисти, художник, складывая инструмент – музыкант, наливая стакан – писатель.

Онтологическая проспективная рефлексия обладает футурологическими средствами, не менее мощными, чем логическая. Юрий Дышленко еще в 70-е запротоколировал в своих картинах глобальные преступления и акции предапокалипсического ХХI века, намного опередив в этой работе логическую рефлексию современной и будущей истории А. А. Зиновьева.

Онтологическая рефлексия есть композиционное упорядочивание онтологического хаоса, логическая рефлексия – сюжетная гармонизация отрывочных, разнородных и бессвязных мыслительных процессов, монологизация и\или диалогизация «голосов» толпы, живущей в каждом из нас. Из броунады куцых и невежливых друг к другу мыслей и мыслишек выстраивается путь, пусть извилистый серпантин, но единый и непрерывный, благодаря чему удается двигаться в нем в обе стороны. Собственно, реализация этой возможности перемещения в обратном направлении собственного потока мысли и есть построение метода.

Законы, по которым простраивается логическая рефлексия, имеют универсальный характер, но мы до сих пор не знаем, существуют ли столь же универсальные законы онтологической рефлексии. Если да, то все предопределено, мы живем в проектном пространстве запроектированного мира и наша задача – быть достойными исполнителями замысла. Если таких законов нет, то мы – соучастники замысла, а не его исполнители или воплощения. Мы терзаемся этой неопределенностью и не доверяем собственным представлениям. Мы – очень робкие художники, каждый раз приговаривающие «не я, но кто-то водил моей кистью по этому полотну». Возможно, мы и правы в своей робости.

Двойственностью нашей позиции по отношению к самим себе определяется вся проблематика рефлексии и понимания, рефлексивного понимания и понимающей рефлексии, рефлексии понимания и понимания рефлексии – тут можно создать многоярусную конструкцию и композицию взаимопроникновений и взаимоотношений между рефлексией и пониманием, хотя, строго говоря, рефлексия и понимание – вещи взаимоисключающие друг друга.

Понимание, скорее всего, не отражение либо весьма своеобразное отражение реальности или текста как реальности (а, может, реальности как текста): понимание есть присвоение, приватизация текста, вплоть до полной приватизации (интерпретация). И потому рефлексия возникает лишь в провалах процесса присвоения: там, где мы не понимаем, мы начинаем рефлектировать ситуацию непонимания (то есть и текст и себя). Понимание одновременно схоже и на рефлексию? и на отражение, что позволяет нам сопровождать рефлексию пониманием, а понимание рефлексией, боле того – понимать собственную рефлексию и рефлексировать собственное понимание. Эта сложная композиционная полипозиционная игра с самим собой напоминает процесс писательского творчества, ВТШ и инакомыслия – недаром именно писатели с их самиздатом оказались авангардом диссидентства 60-х и тем заполняли собой советские психушки чаще других.