Александр Левинтов - Человек, давший душе язык. Рядом с Достоевским

Тут действует некий принцип определенности, противоположный принципу неопределенности Гейзенберга в физике. Там у них, у физиков, чем точнее мы определяем скорость частицы, тем менее нам ясны свойства этой частицы, например, её координаты, топика, и наоборот. А у нас, среди людей, чем большего числа кругов, социальностей, обществ ты фокус, тем в большей степени ты ощущаешь свою центральность, ответственность за эти миры, тем более ты чувствуешь себя человеком и тем большей независимостью от всех этих сфер ты обладаешь, потому что теперь это они зависят от тебя, а не ты от них.

Тут только важно не быть обстоятельством всех этих сообществ, не быть зевакой и объектом чужих действий, тут важна твоя личная позиция, пусть даже бездейственная, но твердая, определенная, твоя, а не их или всеобщая. И боль – твоя, а не вселенская, и радость – твоя, а не всеобщая, и мир – твой, а не ты – его.

Писатель же не то, что живет в разных мирах и сферах – он создает их и потому по природе своего ремесла обязан различать их и не путать и не смешивать ни между собой, ни с реальностью. И, конечно, это именно он творит все эти миры, а не вбякивается в них, как в коровье дерьмо.

В гостях у Достоевского

Ради Старой Руссы и было затеяно все наше путешествие, как его вершина и смысл.

Здесь прошли последние лета Федора Михайловича Достоевского.

Он умер в возрасте, который я уже немного перерос. Умер в скромной, но не отчаянной бедности, полупризнанный, но осознававший величие созданного им. Он и приезжал-то в Старую Руссу не столько ради поправки своего безнадежно потерянного здоровья, а чтобы сэкономить на провинциальной жизни, где все во много раз дешевле петербургской.

Тогда существовала манера строить двухэтажные дома с тем, чтобы верхнюю часть сдавать в сезонный наем. Хозяин дома, где жили Достоевские с мая по сентябрь, вскоре помер, и писатель купил этот дом, скромно, даже скудно обставленный.

Это очень наивно и даже глупо, но и мне, как и любому другому писателю, хотелось подышать воздухом Достоевского, никак не посягая на сравнение своих писаний с его творениями, сравнить привычки и пристрастия, обычаи и обстановки, даже хвори и болезни, и он, как и я, любил щегольски одеваться, не по карману и не по положению, и он превыше всего любил и ценил уединение и сосредоточенное на собственных замыслах одиночество, когда придумываемый мир и есть единственная реальная реальность, а все остальное – лишь биографические и ничего не значащие подробности… Вот почерк писателя – мельчайший корябистый бисер враскосяк и разными направлениями, с вкраплениями рисунков, завитушек, линий: теперь понятно, зачем ему нужна была стенографистка – кроме него, эти бисерные каракули никто не в состоянии прочесть. Только таким почерком и можно писать и описывать все тончайшие извивы человеческих душ и характеров, все нюансы человеческой подлости и невозможности. Он жил, сосредоточенный на своих героях и сюжетах, отстраняясь от мира, не желая видеть видимые ему трудности бытия его семьи, трудности и нелепости, порождаемые им самим, его нетерпением к простому быту. Существенно только то, что пишется, остальное – как не существует.

Вот набережная тихой речки Перерытицы со старинными плакучими ивами – он любил гулять здесь в одиночку (и мне здесь так покойно и так хочется и уже мнится гулять – одному, непременно одному, ероша слова и мысли), вот заборы, мимо которых торопились то Алеша, то Митя, вот церковь, где-то в нескольких верстах вверх по течению – монастырь, где умирал старец Зосима, а в нескольких верстах на север – Мокрое, а на том берегу Перерытицы, слегка наискосок – дом Грушеньки, приятельницы Анны Григорьевны, а вон там – камень, где Мальчики поклялись никогда-никогда не забывать Ильюшечку, а в этом доме застрелился Кириллов, а Петр Верховенский сторожил его смерть со взведенным пистолетом, на всякий случай, разумеется…

Город удивительно сохранился, чему способствовали секретные военные заводы, размещенные здесь и сделавшие его закрытым. Смешные и глупые секреты – а вот, надо же, сохранили этот чудный город.

Теперь здесь ежегодно проходят Достоевские Чтения, также приуроченные ко дню Кирилла и Мефодия, и литераторы со всего света делятся своими сокровенными открытиями в Достоевском. Музей писателя и старинный, с 1828 года, курорт, – вот настоящая и будущая градообразующая сила Старой Руссы.