Алёшка Емельянов - Бесконечность

оставив в столице его много дыр!

Останется в памяти, книгах народов

всеобщей судьбою оплаченный мир!

По просьбе Арена Ананяна

Совсем изнурённая тяжкой работой,

слаба и истаскана рабским трудом.

А плоть, истощённая аж до зевоты,

меня тяготит над постельным теплом.

Мечтаю создать отдыхающий образ,

снотворное зелье испив без ума,

впустив спиртовую, прозрачную кобру

в иссохшую глотку и душу, где тьма.

Желаю покоя, любых сновидений,

в кровать уложить утомившийся вес.

Мне в этом поможет почивший уж гений

швейцарский алхимик и врач Парацельс.

Вокруг бесполезность, рутина и давка,

печальный, гнетущий и угольный фон.

Но в пабе, цирюльне, аптеке иль лавке

есть сок лауданума – дивный флакон.

Мы были почти обречённым народом,

сдававшимся в плен, отступающим вглубь,

советским испуганным, племенем, родом,

забывшим про мощь, солидарности групп,

боявшимся тьмы, псевдоправедной силы,

страшившимся злых, самозванных царей,

смотрящим с опаской на танки и жилы,

бегущим от собственных алых теней,

дрожащим под градами бомб и снарядов,

лежащим под стрелами пуль и огнём,

идущим замедленным, робким порядком,

ползущим под стрельбами ночью иль днём…

Но вскоре же сталинский, праведный голос,

приказы вождя, его горская стать,

заставив, как солнце подсолнух иль колос,

очнуться, воспрять и врага наказать!

По просьбе Арена Ананяна

Парнишка, налёгший на липкую шл*ху,

имеющий винный, мужичий запал,

в местечке, где чуть широко и чуть сухо,

вершит верховой, половой ритуал.

По вялому телу елозит мальчонка,

сношает бесчувственность плоти и дум.

Средь стонов поддельных чудная бабёнка

лишь жаждет оргазма и следующих сумм.

Юнец так старательно, гордо и скромно

вживляет, вбивает все фрикции в цель,

дрожит и краснеет по-детски, смущённо.

Но только любовь эта – фикция, мель.

В борделе средь тёртых, уставших прелестниц,

в отличие от сотоварищей, пар,

подлёгших под девок – продажных наездниц

себя сам лишает невинности, чар…

Мы спим три дня в извилинах траншей,

сраженья ждём, как лава остываем,

а снег, как корочка поверх всех ран, огней,

нас одеялами так снежно укрывает.

И мы, как кровь, всё медленней бежим,

и стынем тут так тупо и напрасно.

Метельный град спускается, как дым.

Мороз грызёт по-волчьи, ежечасно.

Зима пришла и хочет больше льда,

и сводит ток, венозные развилки.

Вся наша юная солдатская орда,

как эскимо и туши в морозилке.

Приказа нет. И нет ещё врага.

И солнца нет. И станет скоро поздно!

Мы леденеем тут, как малая река.

И вскоре все поистине промёрзнем…

Исчерпаны души, осенние силы,

потрачены пули, снаряды, огни,

напичканы ямы, траншеи, могилы,

наполнены бедами ночи и дни,

измяты все хаки, укрытья, металлы,

разрыты брезенты замёрзшей земли,

раздавлены башни, форпосты и дали,

раскопаны кладбища, волны стерни,

измучены земли и фауна, флора,

избиты машины, бугры и броня,

заполнены жижей окопы и норы,

забиты осколками глади и я,

разорваны ткани, дубравные шторы,

распаханы шири, как весь материк,

разрушены склады, казармы и горы…

Вот так был улажен ненужный конфликт.

Плетёнки чугунных, литых ограждений

и глади кирпичных заборов, столбов,

ограды хором, цветников, учреждений,

булыжные стены этажных домов,

плетни, глинобитные стенки-дувалы,

решётки, закрывшие окна и тыл,

железные клетки, навес над подвалом,

кусты, огорожи, литые пруты,

под лентами разных перил сетки ковок,

леса проводов, арматурин, жердей,

щиты воротин, как стальных установок,

капканы калиток, ворот и дверей,

колючие тросы, винты на заслонах,

избыток штакетников, клетей и мер

для нужд несвободы и тайн, обороны…

И я среди них, как затравленный зверь.

Мне кажется, зырят все-все, даже кошки!

Я как под прицелом людей и домов.

В душонку прицелились, не понарошку,

рогатки ветвей и развилки стволов.

С опаской ко всем и всему в городишке,

где люди угрюмы, жирны и кислы.

Над вялой походкой смеются мальчишки,

а бабки и тётки ехидны и злы.

Все очи-бинокли пронзают вниманьем,