Не находка ли это для Вечности – сегодняшний день? – Боюсь только, как бы он не оказался больше Вечности, которая рискует затеряться в этом дне, как оказался затерянным в нем я сам.
Конечно, в этом есть нечто кощунственное – петь и танцевать, тогда когда рушится целый мир! Еще большее кощунство заключается в том, что мир, похоже, рушится именно из-за того, что мы поем и танцуем! Но разве есть в этом наша вина? Мир не выносит легкости, наши же танцы так легки, что каждое па обрушивается на него словно стопудовый молот. Быть может, стоит остановиться? Но это не в нашей власти. Тогда хотя бы пожалеть о нем? Ведь сострадание, пожалуй, последнее, что еще связывает нас с миром. – После, после! Сначала дотанцуем до конца все наши танцы. И не стоит спрашивать, что мы намерены делать после того, как рассыплется в прах последний камень.
Наши слова умирают, не успев прикоснуться к вещам, и наши мысли рассыпаются в прах, не добравшись до сути. Пусть плачут об этом те, у кого еще осталось время. Я же скажу – не велика печаль! Нужны ли нам вещи, не желающие внимать нашим словам, и зачем нам Истина, которая не хочет покоиться в наших объятиях? Похоже – и то, и другое – только порождение дурного сна. Будем поэтому посылать наши стрелы в цель, которую мы выбираем сами.
СТИКС. Я еще помню, как я плакал на том берегу, не имея возможности переправиться через реку. Помню, как тщетно искал доску, проклиная свое неумение плавать. Потом я увидел лодку. Она скользнула из тумана и ткнулась носом в прибережный песок. У реки оказалось знакомое имя, она называлась Стикс, об этом мне сказал перевозчик.
Вода ее смыла все воспоминания, кроме одного: самого последнего.
Теперь я не плачу, потому что там, где не существует ни вчера, ни завтра – слезы вряд ли могут иметь какой-нибудь смысл. Перебирая руками прибрежную гальку и вспоминая, как я тосковал на том берегу, я без удивления смотрю на тусклое солнце, которому никогда не суждено уйти за горизонт, погрузив в небытие этот чахлый кустарник и мертвую траву, и меня самого, сидящего на берегу возле молчаливых вод Стикса.
Последний вопрос, который я задал перевозчику, когда мы подплывали к берегу, был:
– Есть ли здесь кто-нибудь, кроме меня?
– Никого, – отвечал он со смехом.
Странная тревога посещает меня время от времени, чаще под утро, когда сон делается глубже и становится похож на обморок: не проспать бы трубы Страшного Суда! Эта тревога шевелится на самом дне колодца, куда я опускаюсь в окружении своих сновидений. Она гонит меня прочь от земных образов и заставляет просыпаться, чтобы увидеть, как начинает разгораться за окном новый день. – И верно: есть ли дело серьезнее, чем Страшный Суд? Его сито просеет всех – живых и мертвых – с их делами и помыслами, его метла пройдет по всем уголкам и закоулкам, и тогда мир будет оставлен и забыт, словно выброшенный на помойку отслуживший свой век чайник. Блуждая среди своих снов, окунаясь в их мерцающий свет, я, быть может, вдруг услышу тогда, как проступает сквозь них тишина, которую не слышало еще ни одно человеческое ухо. Тогда я проснусь, чтобы вернуться в этот мир, – так возвращаются в парк после большого праздника, о котором напоминают только конфетные обертки, да неубранные стулья, где сидели музыканты; так проходят по осеннему пляжу, где под дождем мокнут забытые шезлонги. – Что же делать теперь, когда все закончилось, и мир пуст, и труба уже никогда не позовет меня на Суд?
Иногда мне начинает казаться, что я уже проспал ее.
Чтобы одолеть это чудовище, которое называет себя Истиной, надо иметь отменное здоровье и крепкие нервы. Истина – болезнь, быть может – смертельная. Во всяком случае, подобно проказе, она оставляет следы. Собственно, к чему хитрить: ведь и сам я всего только след этой болезни. Следует ли отсюда, что для того, чтобы преодолеть Истину, мне следует преодолеть в первую очередь, самого себя? И что значит тогда это исцеление? Не правы ли обещавшие по ту сторону его – Встречу? И почитавшие мужество единственной добродетелью – не заблуждались?
Сегодня, когда я вижу из окна догорающий зимний закат и жду твоего звонка, я знаю, что у меня нет не только мужества, но даже и сил посмотреть в ту сторону, откуда ко мне приходят эти мысли. Завтра, возможно, все будет иначе. Но не разминемся ли мы с ним, с этим завтрашним днем?
Читать дальше