Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

24 марта 1890 года Франциске позволили забрать сына. Шесть недель они провели в меблированных комнатах, которые Франциска снимала в Йене, а затем Ницше удалось улизнуть. Он выбрался на улицу голышом, судя по всему, решив пойти искупаться, и был задержан полицейским, который вернул его матери. Это происшествие привело Франциску в ужас: она испугалась, что сына снова заберут в лечебницу. Франциска подговорила одного из молодых Гельцеров помочь ей тайком провести Ницше на железнодорожную станцию, откуда они отправились в Наумбург. Альвина, верная служанка, встретила «профессора» с радостью. Так Ницше вернулся в дом своего детства на Вайнгартен, 18.

Двухэтажный домик идеально подходил для присмотра за непредсказуемым пациентом: задний двор был небольшим, с оградой и запирающейся калиткой. Окна нижнего этажа закрывались крепкими жалюзи. Одной стороной дом выходил на виноградник, вторая упиралась в стену церкви Святого Иакова.

Франциска сохраняла оптимизм по поводу целительной силы прогулок. Обычно Ницше спокойно следовал за ней. Заметив, что к ним приближается прохожий, Франциска брала сына за руку, разворачивала в противоположную сторону и отвлекала открывшимся видом. Когда угроза счастливо миновала, она поворачивала его обратно. Если они встречали знакомого и Франциска останавливалась поговорить, то она требовала от Ницше снять шляпу. Пока она беседовала, он с отрешенным видом стоял со шляпой в руках. Если обращались к нему, он приходил в недоумение. Закончив разговор, Франциска разрешала сыну надеть шляпу, и они отправлялись дальше.

В детстве Ницше гордился своим умением плавать в Заале «как кит». Этот вид отдыха всегда приносил ему огромное удовольствие. Франциска предположила, что память тела может улучшить процесс выздоровления, но после нескольких попыток от плавания пришлось отказаться. Этот процесс слишком возбуждал Ницше: он терял над собой контроль.

В те дни, когда «дорогой мальчик» вел себя более шумно или неуправляемо, чем обычно, она оставляла его дома. Вокруг было не так много соседей, которым могли бы помешать его вопли и крики. Если он кричал слишком громко и становился слишком беспокойным, Франциска просто-напросто клала ему в рот что-нибудь сладкое, вроде мелко нарезанных фруктов. Когда ему удавалось все это прожевать и проглотить, его внимание переключалось и яростные вопли сменялись гораздо менее шумным мычанием. Ел он невероятно много. Франциска утверждала, что не дает ему ни хлорала, ни других успокоительных. Если это правда, то болезнь и правда сдала позиции, а мать обрела полный контроль над своим обожаемым, несдержанным, но послушным мальчиком.

Элизабет, жившая в Парагвае, получила известие о болезни брата в начале 1889 года, как раз тогда, когда вышла в свет книга Клингбайля, в которой разгневанный колонист называл ее с мужем авантюристами, основавшими потемкинскую деревню [1]. Ей даже в голову не пришло вернуться в Германию. Она была занята борьбой за колонию, посылая опровержение за опровержением в Bayreuther Blätter, и сражаться ей приходилось в одиночку.

Сам ее брак превратился в поле боя. Фёрстер был занят добычей денег, мотаясь из одного конца Парагвая в другой, из Сан-Педро в Сан-Бернардино, из Сан-Бернардино в Асунсьон. Пытаясь отсрочить неизбежное банкротство, он влезал в новые долги, чтобы отдать уже имеющиеся, под проценты, от которых волосы вставали дыбом. Пока муж все больше запутывал финансовые дела, возмущенная его некомпетентностью Элизабет оставалась в Новой Германии, используя все свои немалые способности и связи для привлечения новых колонистов. Квоту, согласованную с правительством Парагвая, нужно было выбрать до августа этого года – или свернуть колонию. Получив известие о помешательстве Ницше, Элизабет больше жалела себя, чем его. Да, она пренебрегала своим долгом по отношению к брату. Если бы она осталась в Германии, с ним, бедняжкой, этого бы не случилось. Однако если говорить без ложной скромности, без Элизабет основание колонии превратилось бы в сомнительную и ненадежную авантюру. Несмотря ни на что, она всегда оставалась примерной женой, тогда как Бернхард думал только о себе, взваливая на нее всю работу и не проявляя ни малейшего сострадания [2].