Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

И вот я начинаю заново. Сначала одну ногу, потом другую. Отлично. Еще разок.

Я иду по тропе, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться озером или легкими облаками. И вот я добираюсь до дома, где в маленькой комнатенке жил Руссо. Простая комната, постель с балдахином, гостиная в спартанском стиле; в одном из углов — крышка люка, в котором он порой скрывался от поклонников и врагов.

Здесь и его гербарий — сушеные растения, застывшие во времени длинные хрупкие стебли. На маленькой табличке упоминается «противоречивая личность» Руссо, что, конечно, представляет собой очень сдержанную оценку.

Примечательно отсутствие книг. Руссо столь поспешно бежал из Мотье, что у него не нашлось времени упаковать свою внушительную библиотеку. В «Прогулках» он называет такую нехватку литературы «одним из самых больших наслаждений». Звучит удивительно для человека, посвятившего свою жизнь чтению и написанию книг. В другом месте Руссо описывает, как подошел к тайному месту на берегу озера и прислушивался к шуму и перекатам воды, которые «беспрестанно поражали мой слух и зрение… и их было достаточно, чтобы я с наслаждением ощущал свое существование, не давая себе труда мыслить». Сначала он перестал читать, теперь еще и думать! Он деградировал — или это часть его философской программы?

Подобно Сократу, Руссо своего рода антифилософ. Ему не хватало терпения на «пустую рубку логических дров» или «педантичные метафизические тонкости». Он был мыслителем — но не головой на ножках. Руссо знал, что его любимый орган — сердце — обладает собственным разумом и постичь его можно не нахмурив брови и сжав зубы, а шагая и размахивая руками.

Люди пыжатся и важничают перед другими. Наедине с собой — редко. Все это социальные ужимки. Пешая ходьба — самый медленный способ перемещения и самый быстрый путь к нашему подлинному «я». Мы, конечно, не сможем прийти к давно утраченному раю, если он когда-либо и существовал. Но ходить — ходить мы можем. Можем ходить на работу. Можем провожать дочь в школу. Можем бродить в одиночестве, без цели, пронзительно-холодным ветреным осенним днем.

Мы бродим, чтобы забыть — о противном начальнике, размолвке с супругом, куче неоплаченных счетов, моргающем сигнале в машине, который сообщает не то о том, что колесо спустило, не то о том, что машина горит. Мы гуляем, чтобы хоть на мгновение забыть обо всем мире, который «чрезмерен для нас», говоря словами Уильяма Вордсворта — еще одного любителя прогулок.

Мы бродим, чтобы забыть самих себя. Уж я точно так делаю. Я пытаюсь забыть о семи лишних килограммах, не поддающихся ни единой известной человечеству диете; о зловредных волосах в носу; о прыщах десятилетней давности, которые ни с того ни с сего вновь проступили на моем лысом черепе и разрастаются, словно клякса. Все это забывается, когда я иду пешком.

Помню, как-то раз я смотрел по телевизору летние Олимпийские игры и мое внимание привлекла спортивная ходьба. Перспективные молодые спортсмены сражались за золото. Выглядели они невероятно смешно. Ходьба — это не спорт. «Спортивная ходьба» звучит примерно как «спортивная медитация». В наш высокотехнологичный век простая ходьба — одна из немногих радостей, доставшихся нам, по словам Ребекки Солнит, «практически неизменными с начала времен» [45] Solnit, Wanderlust, 18. .

Ходьба демократична. Она доступна всем, за исключением разве что людей с инвалидностью. Неважно, богат человек или беден. Невзирая на свой литературный успех, Руссо всегда считал себя «сыном рабочего», из тех, кого мы сегодня зовем синими воротничками. Такие люди не ездили в роскошных каретах. Они ходили пешком.

Так же, как я теперь: вдумчиво, шаг за шагом, наслаждаясь твердостью и упругостью тверди обетованной.

В конце 1776 года Руссо возвращался с долгой прогулки по узкой парижской улице. В этот момент, как повествует его биограф Лео Дамрош, «он увидел, что в его сторону несется во весь опор карета какого-то вельможи, а рядом мчится галопом огромный датский дог. Руссо не смог вовремя отскочить — и вот, сбитый с ног псом, рухнул без чувств на мощеную улицу, обливаясь кровью» [46] Damrosch, Jean-Jacques Rousseau, 485. . Видимо, он получил сотрясение мозга и какое-то неврологическое повреждение. Полностью философ-пешеход уже не восстановился. Менее двух лет спустя Жан-Жак Руссо, вернувшись с утренней прогулки, потерял сознание и скончался.

Он умер счастливым — так говорят все. К концу жизни походка его стала мягче, настроение жизнерадостнее. Следы обычной жалости к себе («И вот я один на земле») и паранойи («Потолки надо мной имеют глаза, стены вокруг меня имеют уши») еще сохранялись, но ушла потребность в чужом одобрении. Он перестал ходить, чтобы убежать, чтобы найти, чтобы сформулировать философскую мысль. Он просто ходил.