Виктор Гидиринский - Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен

В этой связи позволю себе высказать сожаление и пожелание. Сожаление в том, что интерпретаторы концепции «Москва – Третий Рим» как будто забыли о ее внутренней функции, сосредоточив все свое внимание, позитивное или негативное, на внешнемировом резонансе этой идеи и концепции.

Отсюда и наше пожелание – разработать, проанализировать специфику внутрироссийского «полета» названной идеи и концепции. Взаимосвязь внешнего и внутреннего аспектов этой прекрасной идеи и концепции не только восстановит доброе имя старца Псковского Елиазарова монастыря Филофея, но и послужит полезным уроком для скептиков.

В связи с упоминанием о скептиках важно остановиться на тех спекуляциях о «Москве – Третьем Риме», которыми активно подпитывается ненависть к русским. Миф о «филофействе» как программе «русского и советского империализма» до сих пор отражает лживое, исторически извращенное представление о России в современной либерально-западнической литературе [107].

Напомню, что в России концепция Третьего Рима впервые сформулирована в 1523–1524 годах в посланиях старца и игумена Елиазаровского монастыря Филофея (около 1465–1542). Суть ее изложена в трех посланиях: к великому князю Василию III (15051533); дьяку великого князя Михаилу Григорьевичу Мисюрю-Мунехину; царю Ивану IV [108]. В переводе со старославянского одно из умозаключений звучит так: «Ведь два Рима пали, а третий стоит, а четвертому и не бывать» [109].

Концепция, сформулированная в 1523–1524 годах в сочинениях эпистолярного жанра, была изложена в официальном документе 1589 года – в Уложенной грамоте Московского Священного Собора с участием Константинопольского Патриарха Иеремии и греческого духовенства, когда учреждался Московский патриархат. В этой связи важное уточнение дает Н. В. Синицына в своем фундаментальном труде: «"Третьим Римом" именовалась не Москва, а "Великая Россия" в целом – царство» [110]. Синицына подчеркивает, что это свидетельствует о связи концепции с событиями церковной истории, о неразделимости судеб «священства» и «царства», о чисто религиозной доминанте концептуальной идеологии [111].

Между тем, широкое распространение в современных условиях получили два ложных тезиса, не подкрепленных ни источниковедчески, ни историографически: первый – оценка идеи Третьего Рима как официальной государственной доктрины; второй – подмена понятием Второго Рима, т. е. сведение концепции Филофея к «византийскому наследию» [112].

Оба тезиса не выдерживают никакой критики. Достаточно привести суждения Филофея, обращенные к Василию III: «Един ты, во всей поднебесной христианам царь… Вся царства православные христианские веры снидошася в твое едино царство» [113]. Вывод очевиден: Россия – последнее прибежище православия, но никак не всемирная империя, и если погибнет Москва, то погибнет православие в мире, и русские люди уже одни будут виноваты в этой гибели [114].

В одном из посланий Филофея несколько строк о Третьем Риме являются лишь частью текста, озаглавленного «Послание великому князю Василию, в нем же об исправлении крестного знамения и о содомском блуде». Ясно таким образом, что прямой целью обращения был призыв не к мировому господству, а к устроению внутрицерковных дел и поддержанию христианской нравственности. Послание убеждает князя, поскольку он единственный православный царь, осознать свою ответственность за все грехи и пороки и взять на себя в полной мере заботу об охране благочестия. В этом тексте осуждение содомского греха и борьба с ним занимают Филофея больше, чем учение о Третьем Риме. Тирада о Риме приведена лишь в конце («малая некая словеса изречем о нынешнем православном царствии») только для того, чтобы сказать: «Сего ради подобает тебе, о царю, содержати царство твое со страхом Божиим» [115].

Чем же обусловлен столь жесткий акцент на ненависти к русским в связи с концепцией «Москва – Третий Рим»? Казалось бы, прямая идентификация неочевидна. И тем не менее и в сегодняшней России и на Западе выстреливаются «гневные стрелы» против русских, направленные на якобы глубинные исторические корни русской и российской неблагонадежности и, более того, на идущую от России военно-политическую и социокультурную опасность для мирового сообщества. Ведь они квалифицируют теорию Третьего Рима как политическую доктрину российской экспансии.

Наряду с вышесказанным будет предложен обвинителям и ненавистникам русских и России веский исторический контраргумент. Дело в том, что об идее и концепции «Третьего Рима» многие столетия после жизни Филофея было мало кому известно. Отсюда следует, что инкриминировать этой идее и концепции чуть ли не ведущий мотив экспансионистской политики русских царей и императоров исторически безосновательно. Тем, кто усматривает в посланиях Филофея империалистическое завещание царизму, следовало бы вспомнить ряд исторических фактов. Послание о «Третьем Риме» практически до XIX века было неизвестно, и нет никаких свидетельств о том, что русские цари знали о нем или как-то реагировали на него. При этом, конечно, духовная жизнь России шла своим чередом под эгидой Русской Православной Церкви. Однако в глубинах православного учения конкретные ссылки на концепцию о «Третьем Риме» мы вряд ли найдем, хотя «духовное зрение» Филофея, несомненно, совпадало с духом православных христиан в последующих после его жизни временах.