Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Во-вторых, нам не хотелось бы считать предметом этой «Истории» некий единственный в своем роде марксизм, не говоря уже об «истинном» марксизме, который противопоставляется каким-то иным, «неистинным» марксизмам или же отклонениям от него. В принципе в эту «Историю» вошли все концепции, которые объявляют себя исходящими от Маркса или находящимися под влиянием его работ, включая и более отдаленные влияния, уводящие далеко за пределы деятельности самих мыслителей, называющих себя марксистами, движений и институтов, провозглашающих себя марксистскими. Поскольку идеи, исходящие от Маркса, – так же, как, например, идеи Фрейда и Дарвина, – вошли составной частью в современное интеллектуальное наследие, а в ходе академических и политических дискуссий сознательно затрагиваются проблемы, поставленные марксистами – пусть даже чисто в академическом плане, – мы не можем не принимать этого во внимание, хотя в нашем труде этот вопрос должен отойти на второй план.

Всеобъемлющий характер данной программы не означает агностицизма в отношении того, что является и что не является марксизмом, и в еще меньшей степени того, что сам Маркс действительно хотел сказать, не говоря уже о более или менее верном истолковании его мысли его последователями. Однако и истолкования, в которых явно отсутствует ясность, тоже принадлежат истории марксизма. Марксизм обладает единством, объясняемым как целостностью теории, выработанной Марксом, спецификой практических вопросов, которые он надеялся разрешить с помощью этой теории, – таких, как проблемы революции и переходного к социализму периода, – так и исторической преемственностью, свойственной основным организованным группам марксистов, которые могут найти свое место, так сказать, на генеалогическом древе, чей ствол представляют социал-демократические организации, действовавшие в последние годы жизни Энгельса. Однако речь тут идет о «единстве в многообразии» [2] Оборот, который нередко использовал П. Тольятти в последние годы своей жизни для характеристики путей к социализму и международного коммунистического движения. – Прим . ред . . Это единство основывается не на теоретико-политическом согласии, а на общих целях (таких, как социализм) и в особенности на общей принципиальной поддержке основных положений теоретического наследия Маркса и Энгельса независимо от последующих исправлений и дополнений. Из этого единства исключаются «легальные марксисты» царской России (в отличие, скажем, от Бунда), начиная с того момента, когда фактически и юридически они отошли от общей цели, хотя, по крайней мере поначалу, сохраняли верность теории. В равной степени исключаются отсюда и фабианцы (в отличие от Бернштейна, который политически был очень к ним близок и испытывал их непосредственное влияние), поскольку они полностью отвергали доктрину Маркса в то время, как, например, ревизионисты относились к ней несколько иначе.

Кроме того, мы полагаем, что, во всяком случае в настоящее время (как, впрочем, и ранее), не существует единого марксизма, а имеется много марксизмов, зачастую, как это прекрасно известно, остро полемизирующих друг с другом до такой степени, что они не признают друг за другом право называться марксизмом. Настоящая «История» не ставит своей задачей определить обоснованность их взаимных притязаний, разве что в чисто техническом и конкретном плане. Задача историка – показать, что Маркс, по крайней мере на одном из важнейших этапов разработки своей теории, верил в существование «азиатского способа производства»; проследить за политическими соображениями, которые наряду с другими привели к отказу от этой концепции почти во всем коммунистическом марксизме 30-х годов, и оценить попытки вновь ввести это понятие начиная с 50-х годов. В задачу исследователя-историка не входит определение того, являются ли противники «азиатского способа производства» «лучшими» или «худшими» марксистами. Задача историка – показать, что среди множества организаций большевистского типа коммунистические ортодоксальные партии (сталинисты), по крайней мере с начала 20-х и до конца 50-х годов, были сильнее и играли более важную роль, в то время как теоретики группы ленинистов-диссидентов, за некоторыми исключениями местного, а чаще всего регионального уровня, численно не представляли большой значимости. Однако констатация этого факта не дает оснований для каких-либо суждений в пользу соответствующего вклада различных крупных или мелких организаций в дело развития марксистского анализа. Историку следует воздерживаться от суждений подобного рода, если они не подкрепляются рациональными данными. Он может учесть лишь тот очевидный факт, что, в то время как коммунисты-ортодоксы практически не могли провести никакого анализа, например, политического и экономического развития СССР, по столь же очевидным причинам диссиденты-ленинцы именно такому анализу отдавали большую часть собственной энергии. Он ограничится тем, что отметит расхождения в этом анализе, скажем, по вопросу о том, считать ли СССР выродившимся пролетарским государством или формой государственного капитализма, не претендуя на то, чтобы закрыть пока что продолжающуюся дискуссию. Однако он может и должен сказать, что догматическая ортодоксальность, характерная для русского марксизма после смерти Ленина, насколько мы можем судить, вряд ли была бы одобрена Марксом. И все же вполне возможно, что, если бы даже Маркс лично с ней не соглашался, ему пришлось бы, во всяком случае, заняться ею и рассмотреть ее в качестве одного из аспектов внутреннего развития марксизма, наблюдая за ростом одной из ветвей генеалогического древа марксизма, которая с точки зрения практической политики много десятилетий действительно играла ведущую роль в росте этого древа.