Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Авторитет марксизма давал о себе знать даже среди народов, казавшихся наиболее не поддающимися его влиянию. Показательно, что в наиболее убежденного поборника польского национализма превратилась польская социалистическая партия – член II Интернационала и в определенных рамках истинно рабочая партия; она заняла такую позицию, что представители старой, более марксистской традиции основали соперничающую, ярко выраженную марксистскую партию, социал-демократию «Царства польского и литовского» (Роза Люксембург, Лео Йогихес). Аналогичное разделение произошло и в Армении с дашнаками, которые, несмотря ни на что, считали себя связанными со II Интернационалом. Другими словами, русские интеллигенты, порвавшие связи с вековыми традициями русского народа, не смогли избежать влияния марксизма в той или иной форме.

Этим мы совсем не хотим сказать, что все они были или оставались марксистами или же если они считались марксистами, то все соглашались с прямолинейным истолкованием марксизма; такое понимание абсолютно неверно. В России, как и везде, после большого подъема в начале 90-х годов наступили резкий спад в движении народничества, временная конвергенция большей части прогрессивных и революционных идеологий в расплывчатом марксизме. В новом веке противоречия и разногласия приняли необычайно острый характер, и, возможно, впервые стала возникать, даже не в политическом смысле, ярко выраженная антимарксистская интеллигенция. Однако и она вышла из горнила, в котором неизбежно должна была войти в соприкосновение с марксизмом, подвергнуться его влиянию.

Притягательность марксизма для интеллигентов Юго-Восточной Европы была ограничена прежде всего недостатком интеллигенции в некоторых наиболее отсталых странах (например, на Балканском полуострове), сопротивлением русскому и немецкому влияниям (как в Греции и в некоторой мере в Румынии, где больше обращали свои взоры к Парижу [37], трудностями создания более или менее сильного крестьянского и рабочего движения (как в Румынии, где изолированная группа интеллигентов-социалистов оказалась в кризисной ситуации сразу после 90-х годов) и сильным притяжением соперничающих националистических идеологий (как это было пожалуй, в Хорватии). Марксизм проник в некоторые из этих стран вслед за народническим влиянием (как это случилось прежде всего в Болгарии) и через швейцарские университеты, настоящие центры революционной мобилизации, где концентрировались и перемешивались студенты Восточной Европы – политические противники режимов своих стран. До 1914 года «Капитал» не был переведен ни на один из языков Юго-Восточной Европы, за исключением болгарского. Однако в условиях общей отсталости этих стран, пожалуй, более показательно не относительно скромное влияние марксизма (надо, правда, исключить Болгарию, находившуюся под сильным русским влиянием), а тот факт, что марксизму вообще каким-то образом удалось проникнуть туда – вплоть до удаленных долин Македонии.

Итак, каково же было влияние марксизма на культуру и образование, если учитывать национальные и региональные различия? Впрочем, пожалуй, подобная постановка вопроса сама по себе неправильна; мы собираемся исследовать взаимодействие марксизма и немарксистской культуры (или несоциалистической), а не степень воздействия марксизма на культуру. Вместе с тем нельзя игнорировать и воздействие, которому в свою очередь подвергался марксизм со стороны немарксистских идей. Эти идеи порицались и осуждались наиболее стойкими марксистами как «извращения»: свидетельство – полемика Ленина против кантианизации марксистской философии и проникновения «эмпириокритицизма» Маха. Попытаемся понять эти противоречия: прежде всего, если бы Маркс захотел стать кантианцем, ему было бы нетрудно это сделать; и, естественно, что тенденция в Марксовой философии заменить Кантом Гегеля часто, хотя и не всегда, отождествлялась с ревизионизмом. Как бы то ни было, во-первых, в задачу историка в настоящем контексте не входит выбирать между марксизмом «правильным» и «неправильным», между марксизмом «чистым» и «фальсифицированным»; во-вторых, и это самое важное, тенденция к взаимопроникновению марксистских и немарксистских идей представляет собой одно из лучших доказательств присутствия марксизма в общей культуре образованных классов. Действительно, именно тогда, когда марксизм занял прочное положение в среде интеллигенции, стало очень сложным делом поддерживать четкое взаимное разделение между марксистскими и немарксистскими идеями, потому что как те, так и другие действуют в одной и той же культурной вселенной, в которой есть место для всех них. Между прочим, еще одним доказательством притягательной силы марксизма для университетских интеллигентов в 60-е годы нашего века стала склонность части левых соединить с Марксом структурализм, психоанализ, эконометрию и т.п. Противоположный процесс наблюдался в Англии в начале этого века, где экономисты, преподававшие в университетах, писали свои труды так, как будто бы Маркс не существовал, а марксистская политическая экономия, замкнувшаяся в рамках небольших групп активистов, была в полной изоляции и не имела никаких точек соприкосновения и критериев сравнения с немарксистской политической экономией.