Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Второй фактор, позволяющий нам оценить влияние марксизма в данный период, – это его привлекательность для интеллигенции среднего класса как группы, независимой от размаха рабочих движений в разных странах. В эти годы существовали сильные рабочие движения, которые практически не имели в своей среде интеллигенции и ни в какой мере не привлекали ее; так было в Австралии (где, однако, существовало лейбористское правительство, находившееся у власти с 1904 года) – возможно, потому, что на этом континенте было мало интеллигенции. Так же и сильное рабочее движение в Испании, по преимуществу анархическое, не смогло привлечь интеллигенцию своей страны. Но мы знаем и о существовании революционных марксистских организаций, ограниченных, по существу, рамками студенческих университетских кругов, хотя в лучшие годы для II Интернационала это явление были достаточно редким. Во всяком случае, мы знаем, что в некоторые социалистические движения, как, например, русское, входили в основном интеллигенты – возможно, потому, что препятствия для возникновения массовых рабочих партий были в легальных условиях с трудом преодолимы. И в других странах, как, например, в Италии, социализм был весьма привлекателен для интеллигенции и университетских профессоров, по крайней мере в течение определенного периода.

В этом исследовании невозможно глубоко рассмотреть социологическую проблему интеллигенции или решить вопрос, образует ли она слой, даже если эти проблемы широко обсуждались марксистами. Во всех странах существовали группы мужчин (и в меньшей мере женщин), получивших университетское образование определенного типа, и вопрос в значительной степени состоял в том, привлекателен ли для них социализм и марксизм. В спорах, которые велись в кругах немецкой социал-демократии, тех, кого мы сейчас определяем как «интеллектуалов», обычно называли «Akademiker», то есть людьми, получившими диплом о высшем образовании. По этому поводу необходимы два замечания.

Во многих странах среди людей одной профессии существовало довольно-таки четкое различие между тем, что в Германии именовалось «Kunst» (все искусства), и тем, что обозначалось как «Wissenschaft» (весь мир знания и науки), даже если представители и той, и другой сферы рекрутировались из средних классов. Так, во Франции анархизм, который в 90-е годы привлекал значительное число «артистов» в самом широком смысле слова, практически не привлекал выходцев из университетов (universitaire). Здесь мы можем ограничиться тем, что укажем на существование этого различия: глубоко проанализировать эту проблему мы не в состоянии. Ниже мы исследуем отношения между марксизмом и искусствами.

Надо также проводить различие между странами, где меньшинство интеллигенции занимало заметное положение в социалистических партиях и движениях, а ее большинство находилось вне партий и движений (например, в Германии и Бельгии), и теми странами, в которых термины «интеллигенты» и «левые интеллигенты» были почти равнозначны, по крайней мере это касалось молодых интеллигентов (как в России). Конечно, в руководстве большинства социалистических движений интеллигентам принадлежала заметная роль (Виктор Адлер, Трульстра, Турати, Жорес, Брантинг, Вандервельде, Люксембург, Плеханов, Ленин и др.), и из этих групп вышли почти все теоретики данных движений.

Работ, посвященных политическому поведению студентов и университетских преподавателей в этот период, немного, и еще меньше таких, в которых рассматривается широкий профессиональный слой, включающий в себя большую часть зрелых интеллигентов. Поэтому наша оценка привлекательности для этих групп социализма и марксизма может быть только индуктивной [18]. Все же, нам кажется, что можно утверждать, и притом достаточно обоснованно, что марксизм и социализм были весьма привлекательны лишь в немногих странах, находящихся, как правило, на периферии наиболее развитого капиталистического региона.

На Иберийском полуострове большая часть интеллигентов оставалась на радикальных и антиклерикальных позициях. Этим, возможно, объясняется тот факт, что представители «поколения 98 года», сторонники обновления Испании после недавних военных поражений – Унамуно, Бароха, Маэцту, Ганивет, Валь-Инклан, Мачадо и др., – не были либералами, но не примкнули они и к социализму.

И в Англии интеллигенты по преимуществу являлись либералами того или иного направления; социализм их привлекал довольно мало. Некоторая склонность, если можно так сказать, к социализму отмечалась в достаточно второстепенной группе журналистского типа – «Новая женщина», – группе женщин среднего класса, получивших образование и составлявших заметную часть «Фабианского общества» в 80-х и 90-х годах. Движение студентов-социалистов, довольно значительное, стало вырисовываться только накануне первой мировой войны. Многие из интеллигентов «Фабианского общества» принадлежали к новому слою лиц свободных профессий, которые «сами себя сделали» и были выходцами из рабочего класса, но прежде всего из среды мелкой буржуазии (Шоу, Вебб, Г.Дж. Уэллс, Арнольд Беннет) [19]. Действительно, наиболее интересный теоретик английских левых Дж.А. Гобсон был не социалистом-фабианцем, но либеральным прогрессистом, настолько близким к тенденциям континентальной Европы, что испытывал влияние Маркса (в своем «Развитии современного капитализма») и сам в свою очередь оказывал влияние на марксистов (своим «Империализмом»). Можно сделать вывод, что английские интеллигенты-марксисты как с точки зрения их численности, так и в культурном плане (за исключением Уильяма Морриса, к которому мы еще вернемся) не заслуживают особого внимания.