Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Как видно, Михайловский согласен с Марксом в том, что формы труда, то есть производственные отношения, оказывают решающее влияние на личность и на культуру определенной эпохи. Это мнение разделялось большей частью народников, за одним исключением, достойным внимания: Петр Лавров придавал большее значение развитию критической мысли. Первым мыслителем народничества, который принял этот тезис, был Петр Ткачев, крупнейший идеолог «бланкизма» в народничестве в самом широком смысле слова. Уже в 1865 году то есть до того, как был опубликован первый том «Капитала», он писал, что

«…общественная жизнь во всех своих проявлениях, со своей литературой, наукой, религией, политическим и юридическим опытом, есть не что иное, как продукт известных экономических принципов, лежащих в основе всех этих социальных явлений. Данные экономические принципы, последовательно развиваясь, комбинируют известным образом человеческие отношения, порождают промышленность и торговлю, науку и философию, соответствующие политические формы, существующий юридический быт, порождают, одним словом, всю нашу цивилизацию, делают весь наш прогресс» [11].

Легко обнаружить в этой цитате парафраз работы Маркса «К критике политической экономии» (1859). Взгляд в отношении экономического начала, утверждал Ткачев, «не нов, и в нашу литературу он перенесен, как и все, что только есть в ней хорошего, из литературы западноевропейской. Еще в 1859 г. известный немецкий изгнанник Карл Маркс формулировал это самым точным и определенным образом… Теперь этот взгляд сделался почти общим достоянием всех мыслящих порядочных людей, и едва ли умный человек найдет против хотя какое-нибудь серьезное возражение» [12].

Необходимо подчеркнуть, что Ткачев был достаточно далек от утонченного понимания исторического материализма. Действительно, его «экономический материализм» – это курьезная смесь некоторых элементов марксизма с довольно примитивным утилитаризмом, характерным для «отца русского нигилизма» Дмитрия Писарева. Кроме того, интересно отметить, что Ткачев смешивал свой «экономический материализм» – теорию, которую, как правило, нельзя отделить от детерминизма, понимаемого механистически, – с «волюнтаристским» убеждением, что все будущее России зависит от воли и решительных действий революционного авангарда. Это убеждение резко расходилось с положением Маркса, сформулированным в предисловии к «К критике политической экономии», согласно которому ни одна «общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора…». Русские либералы, а позднее и русские марксисты делали отсюда вывод, что социалистической революции в России должен предшествовать период полного развития капитализма, и по этому вопросу, как мы увидим ниже, появятся расхождения и конфликты между народничеством и марксизмом в России. Сейчас нам интересно понять, как стало возможным, что Ткачев полностью (а не только в какой-то части) согласился с «экономическим материализмом» Маркса, отказавшись в то же время от исторического детерминизма, тесно с ним связанного.

Любая теоретическая проблема возникает в специфическом контексте. В 70-е годы русские народники не рассматривали исторический материализм (или, лучше сказать, прибегая к их определению, – «экономический материализм») Маркса как новый вариант исторического детерминизма, то есть не помещали его в контекст дискуссии о роли «объективных» и «субъективных» факторов в истории, а воспринимали как теорию абсолютного приоритета экономики над политикой, следовательно, помещая его в контекст дебатов о социальной (экономической) и политической революции. Одной из самых характерных сторон русского народничества 70-х годов был горький скептицизм по отношению к «чисто политическим» революциям, открывавшим путь либеральному конституционализму и парламентаризму, которые рассматривались как обычные орудия буржуазного господства. Борьбу, имеющую «политические» цели, противопоставляли борьбе, направленной на «социальные» (экономические) цели, и не только ограничивались тем, что пренебрегали первой, но попросту и открыто отрицали ее из-за классового, неизбежно «буржуазного» содержания. Под влиянием «показательного эффекта» результатов Французской революции русские народники хотели иметь гарантию, что их революция в отличие от политических революций на Западе изменит экономическую, а не только политическую структуру общества так, чтобы она не могла служить интересам буржуазии. Это была основная причина, по которой революционеры России, страны, так страдавшей из-за ее самодержавного политического строя, курьезным образом превратились в непримиримых и упрямых противников политической «буржуазной» и «мошеннической» свободы Запада.