Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Здесь Розе Люксембург следовало бы, во всяком случае, точнее показать, почему легальная нормализация трудовых отношений не может выйти за определенные рамки, очерченные отношениями собственности. Для каждого отдельного предпринимателя всякая норма представляет собой на практике ограничение его права собственности (то есть « jus utendi et abutendi»), что не затрагивает в совокупности всего класса, который, напротив, считает, что социальное законодательство укрепило на деле его позиции.

Основное положение бернштейновскойконцепции социализма сводится к тому, что «демократия – великий закон общего исторического процесса», в рамках которого осуществляется социализм; в ответ на это положение Роза Люксембург подчеркивает, что «между капиталистическим развитием и демократией нельзя установить никакой абсолютной общей связи» [77]. После победы буржуазии над феодализмом демократия во многих отношениях стала поверхностной и превратилась в препятствие для нее. С одной стороны, колониализм и «маринизм», или стремление господствовать на море (в 1899 году Роза Люксембург еще не знала термина «империализм»), с другой – страх буржуазии перед растущим пролетариатом делают демократию все более нежелательной для буржуазных классов. Все это, впрочем, открыто признавал и сам Бернштейн, который побуждал рабочую партию «еще раз вытащить терроризированный либерализм из реакционной крысиной норы» путем благоразумного поведения и отказа от «конечной цели». Подобные заботы свидетельствуют, во всяком случае, о том, что либеральная буржуазия – как только почувствует себя ущемленной в собственных интересах – сможет обойтись без демократии и даст согласие на государственный переворот.

«Демократия, – пишет Роза Люксембург, – жизнеспособна не постольку, поскольку трудящийся класс отказывается от борьбы за свое освобождение, а, напротив, постольку, поскольку он в состоянии бороться с реакционными последствиями политики силы и руководства буржуазии. Тот, кто хочет укрепления демократии, должен желать также усиления, а не ослабления социалистического движения» [78].

Даже если бы пролетариату удалось защитить политическую буржуазную демократию, революция – то есть завоевание политической власти – не стала бы, как это утверждает Бернштейн, излишней. Законодательные реформы не в состоянии изменить условия эксплуатации наемного труда как такового.

«Все основные отношения господства капиталистического класса, – пишет Роза Люксембург, – не могут быть изменены законами о реформах на буржуазной основе, потому что они и не порождены буржуазными законами, и не восприняли их формы… Пролетариат подчинен капиталу не силой принуждения какого-либо закона, а необходимостью, отсутствием средств производства. Никакой закон в мире в условиях буржуазного общества не может заставить передать пролетариату эти средства, если учесть, что он лишен их не законом, а ходом экономического развития» [79].

Во всяком случае, это не означает, что демократия не нужна; она выступает в качестве решающего средства, которым пользуется пролетариат для организации собственной власти как класса и для того, чтобы революционизировать общество. Ошибка Бернштейна состоит в предположении, что «ввести социализм» можно постепенно, путем классовых компромиссов. Роза Люксембург и все прочие представители левых не отвергают полностью социальных реформ, а ограничиваются тем, что усматривают в них средство усиления рабочего класса и его способности к борьбе.

В этой перспективе Антон Паннекуквпоследствии займет аналогичную позицию, идущую вразрез с позицией Каутского. В пору обсуждения массовых забастовок (1910 – 1912) он привлекает всеобщее внимание к настоятельной необходимости ведения немецким пролетариатом внепарламентской борьбы для завоевания и защиты собственных политических прав. Во время всеобщей забастовки «борьба между стремлением буржуазии к войне и пролетариата к миру превращается в бурную классовую борьбу» [80]. Паннекукговорит о необходимости укреплять демократию не посредством усиления рабочего движения, а через роспуск буржуазного государства. Однако он одновременно намеревается «постепенно создавать (через борьбу) прочную народную власть» таким образом, чтобы в конце концов целый класс превратился в субъекта, способного к действию.

Антон Паннекук, безусловно, прав, когда заключает, что «тактические расхождения в рабочем движении» (1909) вызваны классовыми различиями внутри немецкой социал-демократии. Говоря далее о том, что в странах парламентской демократии пролетариату гораздо труднее развить классовое сознание, он отрицает тот факт, что в недемократическом обществе всегда только весьма узкое меньшинство участвует в политической жизни. Если быть убежденным сторонником марксистского положения о том, что социалистическая революция должна являться «революцией большинства в пользу большинства», то ясно, что это большинство не может быть политически сознательным, проникнуться сознанием необходимости вести политическую борьбу. Конечно, трудно согласиться с Бернштейном, когда он предполагает, что парламентская демократия является абсолютно подходящей формой для революционного изменения общества и что это изменение может всегда осуществляться постепенно и без применения силы. Однако сомнительные успехи революций, которые были осуществлены воинствующим меньшинством и опирались лишь на временно и эмоционально мобилизованные массы, показывают, насколько опасно пренебрегать демократической основой социализма. С другой стороны, чтобы оценить ошибки и заслуги Бернштейна, необходимо рассмотреть, насколько практическая политика, основанная на его положениях, оказалась бы радикальной и, безусловно, более последовательной, чем политика СДПГ в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Бернштейн, несомненно, поддержал бы массовые забастовки и волнения в защиту «равного, всеобщего избирательного права для всего населения Пруссии» гораздо более энергично, чем руководство партии, которое призывало их прекратить; вероятно, он вступил бы в переговоры с либералами из рейхстага по разным вопросам и одобрил бы принятие депутатом – социал-демократом поста вице-президента рейхстага. Хотя по колониальному вопросу Бернштейн высказал спорные мнения, в 1915 году он был в числе первых социал-демократов – депутатов рейхстага, кто осудил перемирие с правительством и голосовал против будущих военных кредитов. И на это у него хватило мужества. Делались попытки сравнить антиимпериалистическую убежденность Бернштейна – ревизиониста, которого поносили больше других, – с патриотическим раскаянием некоторых «левых», вроде француза Эрве. Манихейская левомарксистскаяисториография до сих пор чаще всего препятствовала незамутненной оценке личности Бернштейна.