Ольга Михайлова: Книжник [СИ]

Чехов не лгал. Но с 28 лет в нем происходит резкий сбой, и шутник-пересмешник превращается в тайного мизантропа. Он по-прежнему смеётся — но не над ограниченностью и пошлостью, как раньше, а над человеческой жизнью, надеждами и чаяниями, над стремлениями и поисками. У него диагностируют туберкулёз — и, как врач, он понимает, что обречён. Но человеку нельзя жить со смертью внутри. Она извращает и перекашивает взгляд, коверкает и уродует видение. И стократ страшно, когда глазами смертника смотрит на мир писатель. Тем более, такой, как Чехов. Внутри него происходит жуткая метаморфоза, особенно жуткая тем, что он вынужден носить её в себе, скрывая от всех. И Чехов атеист, опоры на вечность у него нет, к тому же он сам медик. Ему себя не обмануть. А раз так… Кто может взвесить тяжесть изначального неприятия трагического факта? Он не поделился ни с кем, пережив состояние, близкое к шоку, но если для профана своеобразной защитой станет отрицание фатальности и попытки обследования у различных специалистов — то Чехов даже этого призрачного утешения был лишён.

Он смотрит в бездну. Но смотреть в бездну безнаказанно нельзя. Но лучше вспомнить самого Чехова: «Во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связало бы все в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, литературе, даже во всех картинах, которые рисует моё воображение, даже самый искусный аналитик не найдёт того, что называется общей идеей, богом живого человека. А раз нет этого, значит, нет ничего. При такой бедности достаточно было серьёзного недуга, страха смерти, влияния обстоятельств и людей, чтобы все, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья…» В принципе, именно это с ним и случилось. Лучше всех сказал Куприн, «Он мог быть добрым и щедрым — не любя, ласковым и участливым — без привязанности, благодетелем — не рассчитывая на благодарность. И в этих чертах, которые всегда оставались неясными для его окружающих, кроется, может быть, главная разгадка его личности» Творения умирающего мозга, осознающего своё умирание, — это факт литературы, просто на таком материале не надо бы воспитывать юношество…

А вот Горький был лжецом. Горькому довелось жить в эпоху мечты о социальной революции, в которой виделась панацея от всех человеческих страданий. Он поддерживал эту мечту, стал её глашатаем и сквозь русское освободительное движение он прошёл лукавым странником Лукою. От ненавистной ему интеллигенции он перенял её умственность, он ушёл от невежества и не пришёл к истинному знанию. Из его биографии видно, что он никогда не одолел мертвящей книжности: это оказалось не под силу его ограниченному дарованию. Сначала у многих возникла иллюзия, что он — талантливая натура, но вскоре обнаружилось, что у него мало таланта и ещё меньше натуры. Разъедающее резонёрство, умственное крохоборство, стремление пронизать жизнь необразованной и некритической мыслью, — свойство Горького. А уж его участие в гибели страны… В посмертном дневнике Леонида Андреева есть такое место: «Вот ещё Горький… Нужно составить целый обвинительный акт, чтобы доказать всю преступность Горького и степень его участия в разрушении и гибели России… Но кто за это возьмётся? Не знают, забывают, пропускают… Но неужели Горький так и уйдёт не наказанным, не узнанным, «уважаемым»? Если это случится (а возможно, что случится) и Горький сух вылезет из воды — можно будет плюнуть в харю жизни!»

Да, происходило что-то дьявольское Умные и понимающие молчали, лживые и бездарные превозносились и учили. Но каждому дьявольскому течению было дано в противовес божественное — выбрать мог каждый. Негодяям и индивидуалистам Грибоедову и Лермонтову можно противопоставить людей высокой порядочности — Жуковского и Пушкина, духовному Гоголю и Жуковскому противостоят атеисты Белинский и Тургенев, но когда уходят Жуковский и Гоголь, примат духа отстаивает Достоевский, и лишь в 90-е начинается вакханалия, когда медленно умирающему Чехову, кощуннику Толстому и лживому Горькому нет духовной антитезы… Бунина встряхивает именно революция и эмиграция, до этого он — просто эстет. Остаются «бледные ноги» Брюсова да «ананасы в шампанском» Северянина…

Эта литература за век своего существования не дала ни одного образа для подражания. Ни одного образа подлинно порядочного, высоконравственного человека и патриота, ставившего целью жизни служение отечеству, уважающего власть и любящего свою страну. Ни одного! Даже лучшие из лучших и честнейшие из честнейших не озаботились этим, а если золото ржавеет — что с железа возьмёшь? Между тем, идеал искали и нуждались в нем — не потому ли и кидались подражать Рахметовым? Но почему только бес России Чернышевский и догадался создать подобный образчик?