Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Здоровье культуры определяется высоким иммунитетом по отношению к чужому и одновременно способностью воспринимать полезные внешние факторы. Конечно, биологическая модель должна быть использована в культурологии с некоторыми предосторожностями, но не стоит забывать об иммунитете. Из открытия Мечникова следует тот вывод, что безопасность организма зависит не только от непроницаемости границы, но и от внутренней сопротивляемости: реагируя на занесенное извне паразитом чужеродное вещество (антиген), организм перестраивается, вырабатывая антитела, и если не гибнет, то становится сильнее — как по Ницше. Организмы, в том числе и культурные, являются открытыми системами; чужое, внешнее является, с одной стороны, опасным, а с другой — полезным для внутреннего развития. Например, пребывание за железным занавесом напоминает профилакторий, очищенный от вирусов чужого. Но его обитатели теряют иммунитет и становятся беззащитными, если барьеры разрушаются. Таможня различает опасные и безопасные вещи, внутренняя полиция отслеживает инакомыслящих. Но на самом деле любой иностранец провозит контрабанду, находящуюся у него в голове, — это груз идей и представлений, усвоенных им с детства. Отсутствие внутреннего иммунитета проявляется в том, что люди смотрят на себя глазами чужого.

По аналогии с паразитами, раковыми клетками Йоки определял мигрантов, представителей чужих культур, группы которых не ассимилируются, не растворяются, а наоборот, как бы кристаллизуются и застывают в первоначальном состоянии. Наподобие молокан они хранят верность материнской культуре, в то время как их историческая родина продолжает развиваться. В результате они оказываются чужими как для своей бывшей, так и для новой культуры.

На примере Америки Йоки показал, что определение ее как плавильного тигля этносов и наций является односторонним. Одни этносы растворяются, и уже дети приезжих становятся американцами, а другие, наоборот, как китайцы, образуют анклавы и представляют собой сообщества в обществе, иногда, как сицилийская или иная мафия, криминальные. Но опаснее всего те, кто умеют внедряться в культуру принимающей страны и использовать ее возможности для достижения своих целей. По Йоки, русские варваризируют культуру, а евреи развивают. Захватив ключевые позиции в обществе, они радикально изменяют направление развития культуры. Йоки с некоторым сочувствием описывал оевреивание России после революции: царь и его семья были поставлены к стенке в Екатеринбурге, и над их телами был начертан каббалистический символ. Он одобрял Сталина за то, что тот постепенно избавлялся от их доминирования и сожалел, что хотя Нью-Йорк более чем наполовину заселен евреями, в Америке не замечают этой опасности.

Согласно немецким теориям органической целостности нация — это такая духовная общность, которая присутствует во всех ее частях, институтах семьи, общины, народа в целом. При этом важным условием единства нации М. Шелер считал единство переживания, определяемое территорией. Наоборот, у французских культурологов на первом месте стоит население, а территория — на втором. Франция стремится к образованию человечества на основах свободы и равенства, и это исключает какой-либо аристократизм или веру в избранность. Шелер обвинял англичан в претензиях на мировое господство, реализуемое посредством колониализма. Он утверждал, что немцы несут с собой мировой порядок и трудолюбие и при этом признают право каждого народа на национально-культурное своеобразие. Это похоже на амбиции славянофилов.

Остатки имперских дискурсов сохраняются как у русских, так и у европейцев. Например, накануне и Первой и Второй мировых войн немецкие мыслители отстаивали необходимость существования сильного государства, играющего роль защитного панциря тела народа. Они писали о примате воина-героя, отрицающего благополучие и комфорт. Мечтали о нации как организме. Равенство, свобода и братство виделись на путях организации. Поэтому дилемма торгаша и героя — это не фантазм Зомбарта и Юнгера, а коллективная мечта, ставшая символической реальностью немецкого духа. Собственно, она и была опорой консервативной революции.

Способность суждения делает свое дело. Постепенно европейцы, и русские избавляются от фундаментализма. После падения Берлинской стены все страны в унисон заговорили о возрождении. Поскольку европейцы добились в этом больших успехов, постольку их чаще всего упрекают в европоцентризме. И у нас страх «большого брата» навязчиво повторяется у элиты постсоветстких республик. Психоистория российского и германского народов характеризуется острым переживанием вины. Нужно противодействовать его переходу в жажду реванша. Ведь, глядя на то, что происходит в бывших доминионах, трудно удержаться от ностальгии по старому порядку.