Аристотель - Природа политики

Вообще говоря, расположение возникает благодаря добродетели и своего рода доброте, когда один покажется другому прекрасным или мужественным или еще каким-нибудь таким, как мы уже сказали применительно к участникам состязаний.

6 (VI). Единомыслие тоже кажется приметой дружеского отношения. Именно поэтому единомыслие не есть сходство мнений, потому что последнее может быть даже у тех, кто друг друга не знает; но о согласных между собою по какому-то вопросу не говорят, что у них единомыслие, допустим, по вопросу о небесных телах (ибо «единомыслие» в таких вещах не имеет отношения к дружбе), а говорят о единомыслии в государствах, когда граждане согласны между собою относительно того, что им нужно, и отдают предпочтение одним и тем же вещам и делают то, что приняли сообща.

Итак, единомыслием обладают в том, что касается поступков, причем в том из этого, что значительно и может быть предоставлено той и другой стороне или всем; например, государства обладают единомыслием, когда все граждане считают, что должности начальников должны быть выборными, или что с лакедемонянами надо заключать военный союз, или что гражданам надлежит быть под началом Питтака, когда и сам он этого хотел. Но когда и один и другой желают, чтобы было именно его начало, как братья в «Финикиянках», начинается смута, потому что не в том единомыслие, чтобы у обеих сторон на уме было одно – безразлично, что именно, а в том, чтобы имели в виду также одних и тех же лиц, как бывает, например, когда и народ, и добрые граждане думают, что начальствовать следует лучшим, ведь так все получают что хотят.

Единомыслие оказывается, таким образом, государственной дружбой; и мы говорим о единомыслии именно в таком значении, ведь оно связано с вещами нужными и затрагивающими весь образ жизни.

Такое единомыслие существует меж добрых людей, ибо они обладают единомыслием как сами с собой, так и друг с другом, стоя, так сказать, на одном и том же (ведь у таких людей желания постоянны и не устремляются, как Еврип, то в одну, то в другую сторону), да и желают они правосудного и нужного и стремятся к этому сообща.

У дурных же, напротив, не может быть единомыслия, разве только самую малость, так же как друзьями они могут быть в очень малой степени, потому что, когда речь идет о выгодах, их устремления своекорыстны, а когда о трудах и общественных повинностях, они берут на себя поменьше; а желая этого для самого себя, каждый следит за окружающими и мешает им, ибо, если не соблюдать долю участия, общее дело гибнет. Таким образом происходит у них смута: друг друга они принуждают делать правосудное, а сами не желают.

7 (VII). Принято считать, что благодетели больше питают дружбу к облагодетельствованным, нежели принявшие благодеяние – к оказавшим его, и это, как противное смыслу, вызывает вопросы. Почти всем при этом кажется, что одни – должники, а другие – заимодавцы, и, значит, подобно тому как при займах должники желают, чтобы не было тех, кому они должны, а заимодавцы даже внимательны к безопасности должников, – подобно этому и оказавшие благодеяние желают, чтобы принявшие его были целы, так как надеются впоследствии получить от них благодарность, но для облагодетельствованных воздаяние не есть предмет внимания и тревоги. Эпихарм сказал бы, наверное, что они так говорят, «глядя с подлой стороны», однако на человеческую природу это похоже, ибо у большинства людей короткая память и получать благодеяния их тянет больше, чем оказывать.

Эпихарм (около 540–450 гг. до н. э.) – комедиограф, поэт, философ. Известен в основном своими нравоучительными высказываниями. Считается автором 35–52 драм, но от них сохранились лишь названия и небольшие фрагменты в трудах современников. Один раз был указан в числе семи мудрецов.

Быть может, однако, причина более естественная и не имеет ничего общего с тем, что движет заимодавцем; действительно, у заимодавца нет чувства дружеской привязанности, но только желание, чтобы должник ради получения с него долга был цел и невредим; сделавшие доброе дело, напротив, питают дружбу и любовь к тем, для кого это сделали, даже если те ни теперь не приносят им пользы, ни в будущем не принесут. Именно так бывает и у мастеров: в самом деле, всякий любит собственное творение больше, чем оно, оживши, полюбило бы его; и, наверное, в первую очередь так бывает с поэтами, потому что они обожают собственные сочинения, словно своих детей.

Вот на такое и походят чувства благодетелей, ведь полученное другим благодеяние и есть их творение, а его любят больше, чем творение своего создателя. Причина в том, что для всех бытие – это предмет избрания и приязни, а бытию мы причастны в деятельности (т. е. живя и совершая поступки), и с точки зрения деятельности создатель – это в известном смысле его творение, так что творцы любят свое творение по той же причине, что и свое бытие. И это естественно, ибо что человек есть в возможности, его творение являет в действительности.