Фридрих Ницше - О власти

1023. Радость наступает там, где есть чувство могущества.

Счастье – в охватившем всего тебя сознании могущества и победы.

Прогресс: усиление типа, способность к великому стремлению: все остальное – ошибка, недоразумение, опасность.

1024. Период, когда замшелый маскарад и моральная принаряженность аффектов вызывают отвращение: голая природа, когда количественные признаки силы как решающие попросту признаются (как определяющие ранг), когда снова господствует размах как следствие великой страсти.

1025. Все страшное ставить на службу себе – по отдельности, шаг за шагом, попытка за попыткой: так требует задача культуры; но покуда культура еще не стала достаточно сильной, она вынуждена это страшное побарывать, умерять, вуалировать, даже проклинать…

Всюду, где культура впервые пригубляет зло, она в связи с этим изъявляет отношения страха, то есть слабость…

Тезис: всякое добро есть поставленное на службу зло былых времен. Мерило: чем страшнее и неистовей страсти, которые может позволить себе эпоха, народ, отдельный человек, ежели ему хочется употребить их как средство, – тем выше стоит их (его) культура. – Чем посредственней, слабей, раболепнее, трусливей человек, тем больше будет он пробовать себя во зле: царство зла в нем наиболее поместительно, самый низкий человек будет видеть царство зла (то есть царство запретного и враждебного ему) повсюду.

1026. Не «счастье следует за добродетелью», – а, наоборот, сильный человек определяет свое счастливое состояние как добродетель.

Злые деяния свойственны сильным и добродетельным; дурные, низкие поступки – удел порабощенных.

Самый сильный человек, человек-созидатель, по идее должен быть самым злым, поскольку он осуществляет, насаждает свой идеал среди остальных людей наперекор всем их идеалам и переделывает их по своему образу и подобию. Зло в данном случае означает нечто суровое, причиняющее боль, навязанное силой.

Такие люди, как Наполеон, должны являться снова и снова, дабы укреплять веру в самовластье одного человека: сам он, однако, из-за средств, к которым вынужден был прибегать, себя предал и продал и благородство характера утратил. Насаждай он свою волю среди иных людей, он бы применял иные средства, и тогда не вытекало бы с необходимостью, что всякий кесарь обязательно становится скверным человеком.

1027. Человек – это зверь-чудовище и сверхзверь; высший человек – это человек-чудовище и сверхчеловек: именно так все и складывается. С каждым прирастанием человека ввысь и в величие он растет также вглубь и в страшное. Не следует желать одного без другого – или, еще точнее: чем основательней хочет человек одного, тем основательнее он достигает как раз другого.

1028. Не будем себя обманывать: величие неотделимо от страшного.

1029. Я поставил познание перед картинами столь страшными, что всякое «эпикурейское удовольствие» при этом невозможно. Лишь дионисийской радости достанет на это – только я по-настоящему открыл трагическое. У древних греков, благодаря их моральной поверхностности, оно понималось превратно. И резиньяция – тоже не урок из трагедии! – а превратное ее понимание! Тоска по ничто есть отрицание трагической мудрости, ее противоположность!

1030. Целостная, полная и могучая душа справится не только с болезненными и даже ужасными потерями, лишениями, унижениями и грабежами: она выйдет из этих бездн в еще большей полноте и силе – и, что самое существенное, с новым прибытком в блаженстве любви. Полагаю, тот, кто угадал хоть что-то об этих самых донных предпосылках всякого прироста в любви, поймет Данте, который на вратах своего ада написал: «… и вечною любовью сотворен».

1031. Я обежал всю округу современной души, посидел в любом ее уголке и закоулке – это моя гордость, мука моя и мое счастье.

Действительно преодолеть пессимизм; как итог – гётевский взгляд, полный любви и доброй воли.

1032. Это вовсе не самый главный вопрос, довольны ли мы собой; куда важнее, довольны ли мы вообще хоть чем-то. Предположим, мы говорим «да» одному-единственному мгновению – это значит, тем самым мы сказали «да» не только самим себе, но и всему сущему. Ибо ничто не существует само по себе, ни в нас самих, ни в вещах: и если душа наша хоть один-единственный раз дрогнула от счастья и зазвучала, как струна, то для того, чтобы обусловить одно это событие, потребовались все вековечности мира – и все вековечности в этот единственный миг нашего «да» были одобрены и спасены, подтверждены и оправданы.