Иоганн Вольфганг Гёте - Учение о цвете

Рене Декарт, иногда Гёте именует его иначе – Картезий (1596–1650), – французский философ, математик, механик, физик и физиолог.

Луи Бертран Кастель (1688–1757) – французский ученый.

Правильнее было бы переводить «blau» через «голубой». (Примеч. В. Л.)

Мы обычно обозначаем его как «фиолетовый». По Гельмгольцу, он физиологически элементарен (красный, зеленый, фиолетовый). (Примеч. А. Б.)

Пурпурного цвета нет в призматическом спектре; но его можно получить смешением крайних цветов спектра – красного и фиолетового. (Примеч. А. Б.)

Дословно эти выражения можно перевести как «дурак в малиновом» и «негодяй в малиновом» ( фр .).

Демокрит (ок. 460 до н. э. – ок. 370 до н. э.) – древнегреческий философ, один из основателей атомистики и материалистической философии.

Эпикур (342/341 до н. э. – 271/270 до н. э.) – древнегреческий философ.

Тит Лукреций Кар, чаще просто – Лукреций (ок. 99 до н. э. – 55 до н. э.) – римский поэт и философ, автор философской поэмы «О природе вещей».

Эмпедокл (ок. 490 до н. э. – ок. 430 до н. э.) – древнегреческий философ, врач, государственный деятель, жрец. Автор поэмы «О природе».

Поры ( греч .). Эмпедокл разработал своеобразную теорию ощущений, в соответствии с которой от воспринимаемого объекта непрерывно отделяются материальные «истечения», проникающие в «поры» органов чувств.

Зенон (ок. 490 до н. э. – ок. 430 до н. э.) – древнегреческий философ.

Платон (между 429 и 427 до н. э, – 347 до н. э.) – древнегреческий философ, ученик Сократа, учитель Аристотеля. Один из основателей идеалистического направления в мировой философии.

«Тимей» – один из важнейших трактатов Платона в форме диалога, посвященный космологии, физике и биологии и написанный около 360 г. до н. э.

Аристотель (384–322 до н. э.) – древнегреческий философ и ученый. В своих книгах «История животных», «О частях животных» и «О возникновении животных» заложил основы современной систематики и биологии животных, сравнительной анатомии и сравнительной эмбриологии.

Теофраста.

Ниже, в главе «Промежуточная эпоха» (из которой я привожу несколько афоризмов), Гёте говорит о Платоне и Аристотеле: «Платон стоит в таком отношении к миру, как блаженный дух, которому угодно погостить на нем некоторое время. Для него важно не столько ознакомиться с миром – что он уже предполагает, – сколько дружелюбно поделиться с миром тем, что он принес с собою и что нужно для мира. Он проникает в глубину больше для того, чтобы заполнить ее своим существом, чем для того, чтобы исследовать ее. Он движется ввысь в стремлении стать снова причастным своему происхождению. Все, что он высказывает, направлено на вечно цельное, благое, истинное, прекрасное, постулат которого он стремится пробудить в каждой груди. Все частности земного знания, которые он усваивает себе, распускаются, можно даже сказать – испаряются в его методе, в его изложении.

Аристотель же стоит перед миром как деятель, как зодчий. Здесь стоит он, и здесь предстоит ему орудовать и творить. Он справляется о почве, но лишь в тех пределах, в каких он находит прочный фундамент. Все остальное, с этого пункта и до центра Земли, ему безразлично. Он проводит огромный основной круг для своего здания, добывает отовсюду материалов, приводит их в порядок, наслаивает их друг на друга и поднимается таким образом вверх в виде правильной пирамиды, тогда как Платон взмывает в небо наподобие обелиска, наподобие заостренного пламени». (Примеч. В. Л.)

Ниже по поводу писателя XVI в. Скалигера Гёте говорит: «При этом случае можно высказать мысль, которая уже раньше навязывалась нам: насколько иным был бы научный облик мира, если бы греческий язык остался живым и распространился вместо латинского.

Недостаточно тщательные арабские и латинские переводы причинили уже раньше немало вреда, но даже самый тщательный перевод всегда вносит в предмет чуждый элемент вследствие различного словоупотребления.

Греческий язык, безусловно, наивнее, он гораздо более удобен для естественного, ясного, остроумного, эстетического изложения удачных воззрений на природу. Манера говорить глаголами, особенно инфинитивами и причастиями, делает каждое выражение допустимым; слово собственно ничего не определяет, не огораживает, не устанавливает; оно – только намек, с помощью которого предмет восстанавливается в воображении.