Коллектив авторов: Идеи и числа. Основания и критерии оценки результативности философских и социогуманитарных исследований

В этом смысле философия занимает некоторым образом промежуточное положение между позитивной наукой и искусством, художественным творчеством. Здесь в истории есть одновременно и лестница, и плато, восходящий график и горизонталь. Платон, Кант и Хайдеггер в истории философии, а главное, и в актуальной философии текущего времени соотносятся друг с другом не как Пракситель с Роденом или Бах с Вагнером, но и не как Ньютон с Эйнштейном. Здесь своя модель «горизонтального прогресса», и это имеет прямое отношение к пресловутой проблеме оценки результативности. Даже если вы оцениваете сопоставимое значение того или иного философствующего автора только на фоне его коллег-современников, вы уже совершаете фатальную ошибку: в потенциале здесь диалог ведется сразу со всей историей философии, с любым автором на выбор, и никогда не известно, что именно из написанного сейчас всплывет завтра в качестве предельно актуализированного, причем не только в профессиональной философии, но и в обычной истории идей. С этим приходится считаться; если же этого не учитывать, вы попадаете в положение человека, решившего заняться венчурным бизнесом на минимальном, а лучше вовсе исключенном риске. Идеология аудита результативности пока именно так и выглядит, хотя это вряд ли разумно даже на сугубо бытовом уровне. Например, среди рыболовов популярна следующая мудрость: если вы не отрываете блесен, значит, вы не там ловите.

Если же не ограничиваться классической фазой, но взять также постнеклассическую науку, более или менее новое в художественной практике (например, актуальное, серийное и т. п. искусство) и постмодернистские опыты в философии, идеология прямого рейтингования результативности окажется здесь еще более сомнительной.

На этом фоне такого рода аудиты результативности выглядят применительно к философии и социогуманитарным наукам тем более странными, что капиталоемкость этих исследований исчезающе мала в сравнении с современной наукой, требующей порой гигантских вложений, а потому и нуждающейся в осмысленном выборе приоритетов, стратегических направлений. Формализованный мониторинг результативности в гуманитаристике может оказаться много дороже, чем потенциальная экономия, а то и исследования в целом по крайней мере в проблемной зоне, то есть вне того поля, значение которого очевидно и не обсуждается.

И наконец, проблема радикального изменения моделей прогресса в постсовременную эпоху. Не говоря уже о принципиально важном отказе от идеологии линейного прогрессизма в истории вообще и в истории чего бы то ни было, в том числе философии, искусства и науки, здесь имеет место своего рода конвергенция моделей прогресса, выражающаяся в стирании отличий между ними и в их заметном сближении. Новейшая наука пересматривает модели линейного прогресса в позитивном познании; художественная практика (например серийное искусство) по-новому выстраивает взаимоотношения и между изделиями, и в их исторической последовательности; философия постмодерна и постмодернизма также существенно иначе вписывает свои произведения в процессы познания и практики, нежели это было в эпохи классики и модерна.

Все это резко меняет и характер отношения между «изделиями», но и сами способы проявления взаимоотношений между авторами и текстами, включая политику ссылок и цитирования. Стандартная библиометрия в этих условиях оказывается дважды нерелевантной.

Применительно к философии парадоксальным образом могут быть одинаково справедливы две прямо противоположные позиции.

Философия, с одной стороны, по праву считается одним из самых эзотерических занятий. Философские тексты, как правило, отличает совершенно особый, специальный язык, малопонятный, а то вовсе не понятный людям, философией не занимающимся и специальной подготовки не имеющим. Далее, это особая логика рассуждения, также часто не доступная обывателю (приятель как-то сокрушался по поводу моих текстов: я их иногда не понимаю, даже когда все употребленные в них слова мне знакомы). Наконец, часто не понятен сам смысл этого занятия: зачем эти умственные мучения нужны кому-то, кроме автора, да и ему самому? Практический смысл философии при этом отрицается; более того, именно практическая незаинтересованность воспринимается здесь как признак и залог собственно «философствования», и в этом есть своя правда. Согласно легенде и традиции, именно отрешенность от «суеты сует» открывает путь к мудрости, «истинному знанию», к самой сути этого мира, да и других тоже. Что-то вроде снятия конфликта интересов в самом высоком, радикальном и полном, всеобщем смысле этого слова.