Леон Цвасман - Цейтнот. Диалог поэта и философа

«При советской власти футбол был на высоте, поскольку была “советская гордость”, то есть сознание своей уникальности (что и было на самом деле). Играли, чтобы, грубо говоря, показать остальному миру “кузькину мать”. Это хоть и деструктивный, но мощный мотиватор. А теперь посмотри на нынешних. У них хорошие гонорары. У них самое большое количество болельщиков. У них лучшие наставники. У них слава. Единственное, чего у них нет – это игры. То есть ни деньги, ни слава в качестве мотива не действуют. Мне вообще кажется, что русский человек ярче всего проявляет себя только в коллективной идее, ради массовой иллюзии. Такой иллюзией-идеей была при совке “кузькина мать”. А теперь никаких идей нет вообще. Есть только тоска по идее, такие фантомные боли».

«Максимальная глубина прошлого у большинства – это советский период. Сережа, Алеша, Юра, Володя, Мария, Зинаида, Наталья – простые и ясные имена людей тех поколений. Героев той страны. Хотя чаще называют просто в честь предков, дедушек и бабушек. Это единственный корень, внятный обывателю. Если вникать в “корни” серьезно, становится просто страшно – насколько безвозвратно и жестоко они были уничтожены. Хотя современное поколение детей мигрантов из Азии часто носит “окрашенные имена”: Айдар, Марат, Гюзаль. В этой среде есть тенденция сохранить если не уклад, то хотя бы традицию».

«В России я ностальгирую по форме. Мне не хватает в ней завершенности. Стройка длиной в несколько веков (Кельнский собор) у нас попросту невозможна. Идем дальше. Если поэт во мне считает, что “слышит” германского “шамана”, который сидит в каждом немце, то как прозаик я полностью на стороне немецкого “орднунга”. Упорядоченности над произволом. Внутри каждого прозаика должен сидеть немец, поскольку дело прозы – упорядочивать. Еще несколько предположений. В Германии меня устраивает баланс между национальным и мультиэтническим. Для человека из Москвы, где нет ни одного по-настоящему арабского или японского ресторана или магазина – это интересно и комфортно.

Мне нравится, что немцы как люди – плохие артисты и то, что они говорят, означает именно то, что они говорят. Но в отличие от “артистов” (итальянцев, французов) немцы обладают способностью видеть “сны о чем-то большем”».

«Это степь и Азия, которая сидит в душе каждого русского. Про собственно русскую кухню сказать мне особенно нечего, определить ее трудно – она, как и большинство вещей и явлений в России, состоит из переименованных и переиначенных заимствований с востока Европы, центральной Азии и Китая. Но плясать надо, видимо, от русской печки. То, что пошло от горшка и ухвата. “Щи да каша – пища наша” буквально. Но. Если мне нужно показать иностранным гостям что-то, чего точно нет у них дома, я веду их туда, где подают настоящую водочную закуску. Как ни странно, для меня русская кухня – это водочный аперитив. То есть пара рюмок ледяной горькой под соленые огурцы, квашеную капусту, грибочки и копченую колбаску, а также селедочку с картошечкой, черный бородинский хлебец и – как венец всего – тихоокеанскую слабосоленую килечку. Сочетание, которое ты не найдешь больше нигде в мире».

«Что меня поражает в писателях, особенно новых, так это даже не отсутствие внутренней свободы. Бог с ней, можно кое-как писать и без нее. А утрата внутреннего нравственного ориентира. Понимания той библейской грани, переходить которую невозможно, поскольку на той стороне не только писатель, но и человек – кончается, становится выродком».

{Глеб Шульпяков, поэт} Мне довелось как следует посмотреть Германию в регионе Северный Рейн-Вестфалия. То, что меня поразило, – это совершенно специфическое отношение немцев к природе. Лес, каким его созерцают и трепетно поддерживают немцы (даже в черте города), говорит о каком-то почти мистическом пиетете, об обожествлении. Что ты скажешь, в чем здесь дело?

{Леон Цвасман, философ} Представь себе лесного шамана. Под сенью огромного бука, в холодный дождь он монотонно бьет камнем о камень, потихоньку впадая в транс… Когда на Рейн пришли римляне, они вырубили леса, а склоны холмов приспособили под виноградники. Римляне пустили в жилы шаманов южную кровь. Они навязали им дисциплину и единобожие. Исчезли благоговейный страх как состояние духа, одухотворенное одиночество в природе и с природой. Появилась ясность дали и вечный порядок, освобождающий от пиетета перед стихией и магического, вертикального времени «здесь и сейчас». Между прочим, в этом образе заключается своеобразный «инь-ян» немецкой духовной пружины. А где пружина, там ищи источник энергии, в данном случае – исторической. Размышляя об этом образе, мы можем определить не только немецкую романтику как ностальгию по шаманской душе, но также и прусскую технократию как воплощение воли без души. Мы увидим в этом образе инквизицию в ее паническом страхе пустоты. Ощутим эйфорию реформации и эстетику социализма. Осознать катастрофу нацизма мы не сможем, но заметим, что после нее в немецкой культуре исчезло живое слово. Мы смутимся от циничной истерии феминизма. Оценим изящную магию гомеопатии (а по ходу – и умиротворение антропософии). И даже студенческую революцию 70-х, даже Евросоюз… Конечно, были в реальной истории этих мест и кельты с их мистицизмом, и пришедшие с римлянами евреи с их небесной этикой, во многом определившие облик городов на римской стороне Рейна. Но это уже не лесные образы. С другой стороны, лесной шаман в сердцах среднеевропейских аборигенов не умер окончательно. Недаром Рудольф Штайнер говорил, что в современной Европе живут переселенные души американских индейцев. Причем в малонаселенной Вестфалии дух шамана глубже, до сих пор ощутимее: люди осторожнее, внимательнее. При встрече с незнакомцем они как бы мысленно прислушиваются к шелесту листвы. Наоборот, рейнские регионы – это уже больше «северная Италия», как тут иногда шутят. То есть виноградники, карнавал. Некая южность, даже что-то одесское – я это слышу, например, в кельнском диалекте… А вот, что не понятно уже мне… Скажи… Вот Россия – богата первозданной природой. В Германии, где сращение города и деревни в пользу деревни считают великим достижением, мало кто знает, что большинство россиян, живущих среди океана природы, скучились в экологически мертвых городах. Это для европейца то же, что сидеть на мешке с апельсинами и питаться супом из сигаретных окурков.