Илья ШТЕМЛЕР - BREAKFAST ЗИМОЙ В ПЯТЬ УТРА

- Прихожу я как-то домой. Припозднился. А на моем топчане спит мужик. Приглядываюсь… Батюшки, да это Исаич! - Саша придвигает ко мне сахарницу с наколотым по-российски сахаром. - Ну я тихонечко ушел к друзьям ночевать.

- Кто спал на топчане? - прикинулся я.

- Александр Исаевич Солженицын… Его первая жена - Наташа Решетнянская - приходилась двоюродной сестрой Веронике Штейн, в семье которой я и жил в Москве. Своей квартиры тогда в Москве у меня не было. Так мы с Александром Исаевичем и делили тот топчан, когда Солженицын приезжал из своего Ярославля по делам в «Новый мир». С тех пор я и повязан с Исаичем…

Я знал об отношениях Серебренникова и Солженицына, рассказывали знакомые. Да и сам Саша делился не раз. Как-то он наведался ко мне с предложением съездить в магазин на Манхэттен - телевизор купить «у Тимура»: там по-русски понимают… Надо отметить, что Саша неплохо разговаривал по-английски, а понимал и читал - еще лучше, иначе как бы он работал в американских архивах. Но при этом он умудрялся, живя в Америке, практически не общаться ни с кем на английском. Избегал. Конечно, на бытовом уровне без языка нельзя было обойтись, он и не обходился. А так - обходился, вернее, старался обходиться. «С кем мне разговаривать? - оправдывался он. - Друзья мои - русские. Девки? Тоже русские. Все в порядке!» Он по-детски вглядывался в собеседника большими карими глазами и улыбался всем своим смуглым скуластым лицом, собирая ямочки и морщинки…

- А деньги-то откуда? - спросил я. - На телевизор.

- От Исаича получил, - не без гордости пояснил Саша. - За труды.

Саша особенно не распространялся о деталях своей работы. Но мир слухами полон… Саша, благодаря своей страсти к архивной работе, по просьбе Солженицына собирал исторический материал. Систематизировал. И раз в квартал отправлялся с добычей в Вермонт, где жил тогда Солженицын с семьей… Большая, серьезная работа профессионала. Его проникновение не только в документ, а в самый дух эпохи, в бытовую каждодневность того времени было феноменальным, поражающим своей достоверностью. Помню, Саша рассказывал мне, куда и зачем пошел помощник Столыпина решать какое-то поручение министра. И во что он был одет, и что держал в руках… В ответ на мой недоверчивый взгляд Саша красочно обрисовал не только ситуацию, но и помещение, в котором происходило действие: количество ступенек, ведущих в соседнюю комнату, цвет и рисунок обоев, погоду в тот день и прочее, и прочее. Не оставалось никаких сомнений в том, что помощник министра мог поступить так и только так… Может быть, именно Саше и обязан Солженицын художественной достоверностью некоторых эпизодов в своих исторических романах…

Когда в конце шестидесятых начались гонения на Солженицына, последовали гонения и на его знакомых, друзей. Сашу «ушли» со студии документальных фильмов, где он в те годы служил. Саша по-своему распорядился своим «свободным временем». Он вместе со своим приятелем взял на себя заботу по «негласной охране» Солженицына. Он и его приятель следовали за ним по пятам днем и ночью, рассчитывая, что «комитетчики» не решатся прибегнуть к репрессиям в присутствии посторонних людей. Наивные молодые люди… Прикажут - возьмут хоть черта в гастрономе. Видно, не приказывали. Тем не менее поступок Саши и его приятеля, Юры Штейна, в те мрачные времена вызывал уважение. Саша даже с женой своей развелся, съехал с квартиры, чтобы не навлечь на нее подозрения «органов». Такая у него натура: если он причиняет кому-то страдания - беда, если сам страдает из-за кого-то - нормально, ничего особенного.

После высылки Солженицына подался в эмиграцию и Саша. С одним рюкзачком за спиной - таможенники удивлялись, искали подвох… После смерти Саши вся его бесценная библиотека, погруженная друзьями в контейнер, ушла океаном в Россию, Солженицыну, - лучшей пристани ей не найти. Памятник Саше на кладбище был установлен с помощью Александра Исаевича…

В начале шестидесятых в Ленинграде гастролировал Кливлендский симфонический оркестр. Сенсация - американцы приехали! Вот они сидят со своими АМЕРИКАНСКИМИ инструментами на сцене филармонии. И вроде нормальные люди. Есть среди них и черные лица. Так же концертно одетые, как и белые. Ну дают! Неужели это все «не понарошку», неужели - настоящие американцы? Чудо… В свою очередь, оркестранты смотрели в зал, и взор их выражал не только величайшее любопытство, но и какое-то сострадание и жалость. Так мы и глазели друг на друга, подобно посетителям зоопарка. Только странно как-то было: откуда мы смотрели - с улицы в вольер или из вольера на улицу? Нам и невдомек тогда было, что американцы эти знали о нас гораздо больше, чем мы о них.