Илья ШТЕМЛЕР - BREAKFAST ЗИМОЙ В ПЯТЬ УТРА

Я плюхнулся на кожаное сиденье роскошного БМВ последней модели, глянцевой черной ладьи, насквозь компьютеризированной, с цветной «самолетной» панелью…

- И ты во всем этом разбираешься? - поинтересовался я.

- Мне и не надо, - ответила Ириша. - По-моему, тут много чепухи. Но красиво. Особенно ночью, когда включишь музыку, можно с ума сойти от автомобиля… Кстати, как твой, шустрит?

Я кивнул. Еще бы не шустрить - новый автомобиль, подарок Ириши и племянника Ленечки: они узнали, что моя колымага совсем развалилась, и прислали денег на новую машину. Очень меня их забота растрогала. Я рассказывал об этом знакомым - одни радовались вместе со мной, другие скучнели: «А мой, сукин сын, и цента на лекарства не вышлет. Мало его лупили в детстве…»

Ириша лихо вырулила на шоссе, в направлении указателя «Монтерей». Машину она вела уверенно и грациозно, я был доволен, но вида не показывал, с робостью поглядывая на многоцветное освещение панели, благо уже смеркалось…

- Начну с анекдота, - произнес я. - На Брайтоне вывесили объявление: «Лечу от всех болезней!» Подходит эмигрант и бормочет: «Лети, лети. От всех не улетишь…» Теперь твоя очередь.

Ириша оценила мой анекдот и «выставила встречный»:

- Приходит читатель в библиотеку. «Скажите, - спрашивает он библиотекаря, - у вас есть литература о жизни самоубийц?» - «Есть, - отвечает библиотекарь. - На второй полке, справа». Читатель отошел, но вскоре вернулся с жалобой: дескать, полка пуста. «Так ведь не сдают!» - ответил библиотекарь…

Сумерки густели, фары встречных автомобилей на параллельном шоссе наливались светом. Упругий океанский ветерок влажно обдувал лицо. Голова полнилась блаженной ленью. Я представлял себе встречу в Салиносе более эмоциональной, а встретились, точно вчера расстались. Впрочем, мы не виделись всего лишь месяц - с тех пор, как собрались всей семьей в Нью-Йорке, по случаю моего приезда…

- Как дела, доченька? - Я прислушался к этому теплому слову, которое с годами звучит все более странновато.

- Обычно. - Ириша не сводила с дороги глаз. - Андрюша улетел в Бразилию, на конгресс. Я осталась - пока работы много. Но из-за чеченских событий наверняка поубавится - люди опасаются иметь дела с Россией…

Обменялись еще несколькими фразами, в основном о состоянии здоровья Лены. Мать была для Ириши не просто матерью, а ближайшей подругой. Чего не скажешь обо мне. В отрочестве дети, особенно девочки, не очень жалуют отцов, впрочем, возможно это был лишь мой незавидный опыт. Нередко раздражительность, которую я замечал в поведении дочери, граничила с враждебностью. По себе помню: насколько мне была близка мать, настолько отдален отец. Детская беззащитность больше нуждается в мягком материнском внимании, чем в отцовской сдержанности. Мой отец не был добытчиком, он всегда зарабатывал крохи, так что все материальные тяготы ложились на плечи мамы. По моей детской самонадеянности и глупости, это вызывало во мне чувство какого-то снисхождения к отцу и даже некоторого перед ним превосходства. Мне казалось, что жизнь гораздо проще, чем видится отцу, человеку щепетильному и болезненно честному.

Я же с детства тяготел ко всяким авантюрам. В другой, взрослой жизни мне всегда удавалось как-то «заработать». И своим трудом в геофизической экспедиции, и трудом на заводе, и «халтурой» - ремонтом приборов по «левым» договорам с геофизическими партиями, и главной моей страстью - литературой… Поэтому отношение к себе со стороны дочери я считал несправедливым. Я не видел в ней маленькой женщины, которой нужен пример совсем иной природы. Не рутинные отношения отца и ребенка, что она наблюдала во многих семьях, - ей, совершенно подсознательно, хотелось иметь «своего папу». Любовь, основанная на жалости, была не ее любовью: в этом наше с ней различие - ее любовь была строже, придирчивее, она хотела гордиться своей любовью. Ее любовь была следствием характера, в котором нежность и женственность перемежались с жесткостью, упрямством, порой вдруг с детским кокетством, граничащим с жеманством, непонятно вдруг возникающим, словно чертополох из-под асфальта…

Но шли годы, она взрослела, набиралась опыта. А потом, когда я не только морально поддержал решение дочери эмигрировать, но и всецело помогал ей в этом, исходя из того соображения, что взрослые, родные мне люди приняли решение и противление этому решению есть не что иное, как предательство, - тогда дочь ответила мне любовью в ее собственном понимании: она гордилась поведением своего отца. И я был счастлив…